Агент презедента

— Я хорошо знаю Труди, и я сделал всё, что мог, чтобы продвинуть ее, как художника редкого таланта. Вы можете вспомнить, что я упомянул ее вам на пароходе. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что заявления Брантинга верны.

— Это серьезный вопрос для человека моей специальности, мистер Бэдд. Такая грубая ошибка может погубить меня навсегда. Вы должны доверять мне, как я вам доверяю. Вы поддерживаете это предприятие?

— Я полностью поддерживаю его, но не могу принять в нём участия из-за позиции моего отца и моего собственного бизнеса в Германии. Но я считаю своим долгом помочь женщине благородного характера, чуткости и утонченности, которая стала жертвой произвола. Позвольте мне показать вам её работу, которая говорит сама за себя и за нее.

Ланни принес набор фотографий. — "У меня есть оригиналы этих работ в моей кладовой в Жуане. Большинство из них являются рисунками, которые Труди делала в течение нескольких минут. Она любила рисовать детей, бедных стариков и женщин, которых она видела на улице. Она запоминала их, а затем восстанавливала их по памяти. У неё необычайная тонкость и четкость линий, и вы видите, что каждый штрих карандаша или мелка имеет значение".

Ланни начал одну из своих убедительных лекций об искусстве. Он касался технических приёмов, но преподносил их простым языком, который мог понять необразованный слушатель. "В этих рисунках чувствуется душа", — сказал он. — "Едва ли один из них является банальным, каждый передаёт вам чувство усталости, веселости, печали, голода или отчаяния. Если смотреть на них продолжительное время, то начнешь понимать человека, который создал их. Но ни один художник не сможет передать такие чувства, если он сам не прочувствовал их. Эти мельчайшие движения линии появились не случайно, а потому, что они передают определенное эмоциональное состояние, а настоящий художник понял это и смог воспроизвести их на небольшой плоской поверхности".

Жизнь Горация Хофмана проходила в других областях, а не в искусстве. Но он должен был распознавать тонкие отличительные признаки и обладал парой острых глаз. После того как он провел час изучая эти рисунки, Труди Шульц стала для него живым человеком. Он сказал: "Мистер Бэдд, это опасное предприятие, и я, может быть, поступаю по-дурацки, но я готов помочь вам, если вы можете показать мне какой-то шанс на успех. В случае, если мы попадём в беду, конечно, я рассчитываю на вас, что вы оплатите все, что будет стоить наша защита".

Ланни заявил: "Каждый доллар, какой есть у меня, будет предоставлен для вашей защиты, а в случае необходимости я возьму взаймы у моего отца. Вы говорили, что не позволите мне заплатить вам, но я заверяю вас, что если вы предоставите нам эту услугу, то я найду способ, чтобы вознаградить вас так, что вы это не отвергните".

VIII

Пока происходили эти вещи, Бьюти Бэдд проживала в гостинице, проводя время так, как она всегда делала. Около сорока лет она заводила друзей в Париже, и теперь они приглашали ее, и она без устали посещала их днем и ночью. Она вышла замуж за "праведного" человека и была совершенно уверена, что он облагородил и изменил ее, но как-то это не помешало ей верить, что высший свет был столь же велик, каким он считал себя. Она хотела, чтобы Ланни сопровождал ее. Он был обаятельным эскортом, и когда она видела, какой успех он имел у важных людей, она была готова лопнуть от гордости, хотя ее корсаж уже был опасно туг. Ланни сопровождал её время от времени, это давало ему возможность получать информацию о том, что происходит, встречаться с нужными людьми, говорить им правильные вещи и уводить разговор в нужные ему направления.

На одном чрезвычайно фешенебельном приёме он столкнулся с американским послом, тем же "Биллом" Буллитом, который был среди американских сотрудников на мирной конференции, и к кому Ланни присоединился в знак протеста против того, что они считали неудовлетворительными условиями урегулирования. Как много воды утекло за восемнадцать лет! "Билл" был послом в России, где он заработал интенсивную неприязнь к режиму. Теперь он сам получил перевод в Париж, где он смело выступал против союза Франции с Россией, хотя не знал, что из этого выйдет для него самого. Уильям Христиан Буллит, любезный богатый плейбой, как и сам Ланни, написал в юности роман, высмеивавший торжественный снобизм своего родного города Филадельфии. Теперь он выглядел круглолицым, склонным к облысению, серьезным и абсолютно правильным в вечерних одеждах. Он был одним из первых приверженцев Нового курса и ходили слухи, что он иногда писал речи для президента. Ланни мог вызвать сенсацию, если бы сказал: "Я написал чикагскую карантинную речь". Но он, конечно, этого не скажет.

Он быстро придумал и заметил: "Вы знаете, Билл, вы, вероятно, в скором времени будете иметь дело с новым французским правительством".

"Вы думаете, что это будет в очередной раз Блюм?" — спросил посол, готовый говорить о политике, думая, что Ланни может иметь инсайдерскую информацию.

"Ничего подобного", — ответил искусствовед. — "Я имею в виду Кагуляров".