Агентство «БМВ»

Тогда какого хрена мы этого Мансура прогуливаем? Зад ему вытираем, пижамку вот байковую поносить дали? Мигнули бы Гвоздю — и вся любовь. — Пылавший негодованием Мамонов тоже уселся в кресле и выпил пива — но сыра, однако ж, не коснулся. Сыр предназначался исключительно Александру Николаевичу.

Эх, Мамонов, Мамонов, — расслабленно произнёс Черкасов. — Учу тебя уму-разуму, учу — а всё проку нет. Ты пораскинь своим серым веществом — когда ребенок говорить и более-менее соображать нормально начинает, а? Когда ходить сносно научится, так что и нам придется немного подождать — тут уж ничего не поделаешь. Это, сукин кот, природа. Ты доктора Бенджамена Спока читал?

Чего? — едва не поперхнулся Мамонов, который в этот момент как раз отправлял в рот бутерброд с анчоусом, приправленный лучком и тонко нарезанным киви.

Да это я так… Ты, Мамонов… ешь себе, заправляй бак под заглушку, — последовал спокойный ответ Черкасова, после чего в комнате установилась тишина, нарушаемая только хрустом жевательных приспособлений подчиненного. Покончив с рыбкой анчоусом, любознательный Мамонов снова воздел гляделки на шефа.

Я к тому это говорил, Александр Николаевич, что Мансур этот нам все сказал, что знал. На хрена ж нам его ласкать, как красну девицу, спрашивается?

Я, между прочим, вот уже битый час пытаюсь тебе втолковать, зачем мы это делаем, — голос Черкасова стал постепенно набирать силу. — Это только тебе кажется, что чурка все выболтал. На самом же деле он нам толком ничего так и не сообщил. И как мы не знали почти ничего до того, как взяли этого Мансура, так и сейчас не знаем. Понял?

Так какого ж мы?..

Черкасов щелкнул пальцами, и за его спиной образовалась Марьяша, одетая в колготки и кружевной фартучек на голое тело. Александр Николаевич, как водится, хлопнул девушку по заднице, после чего молвил, повернув к ней вполоборота голову:

Коктейль мне сделай — «соленая собака» — знаешь? От этого проклятого пива только расслабляешься — и никакого толка.

Когда Марьяша удалилась, Черкасов устремил на Мамоновова тяжелый свинцовый взгляд.

Хочешь спросить, какого хрена мы с ним миндальничаем? Почему опять за ребро не подвешиваем? А все потому же: чтобы побольше узнать. Нам деталь нужна, мелочь какая-нибудь — зацепка, одним словом, но такая, чтобы с её помощью можно было бы насмерть прицепиться к здешнему обладателю неучтенных, «гринов». Ты что, дурак, так ничего еще и не понял? Фальшивые это баксы. Бумажные… Хотя, конечно, для Казахстана вполне пока сойдут.

Мамонов выпучил на шефа неопределенного цвета глаза, поросшие по краям век бесцветной, похожей на поросячью, щетинкой.

Да мы только вчера их на экспертизу отправили, а чтобы такую партию всю обследовать…

Нету у тебя, Мамонов, интуиции, — коротко резюмировал Черкасов, принимая из рук Марьяши не что салатного цвета в широком стакане, обсыпанном по краю солью. — Нету и не будет. Я еще вчера — когда деньги на столе лежали — понял: лажа это. Хотя и очень хорошая. Нам бы с тобой, Мамонов, таким мастером разжиться — вот это было бы дело…

Ну, если уж этот молодчик такими вещами промышляет, — сказал Мамонов, откидываясь на спинку кресла, — мы его враз возьмем. Перво-наперво у нас его кличка есть — Цитрус. Справимся, где надо, и ответ получим — так, мол, и так: тогда-то этот Цитрус сидел и такой-то соответственно срок мотал.

Да новый он, новый — как ты не понимаешь! И кличка у него липовая — для Касыма! — взревел Черкасов, размахивая увесистым кулаком в угрожающей близости от мяконького, неопределенной формы, носа Мамонова. — И срока он никакого не мотал — потому что не сидел никогда и боится этого хуже горькой редьки. Такой парень только раз на поверхность выползет, возьмет свое — ив кусты! Ищи его потом хоть на Багамах — понятно?

Мамонов промолчал.

Скрипнула дверь, вошел Гвоздь.

Надоело мне, Александр Николаевич, этого чурку прогуливать — сил больше нет. Разрешите горло промочить?

Отчего же, отчего же — промочи. Кстати, и своего подопечного к нам пригласи — что ему без дела сидеть? Тоже пусть выпьет. — Черкасов сплел на животе руки — вертеть пальцами. — И не пива, конечно, — тут он крикнул, обращаясь к Марьяше, скрывавшейся за невинной больничной ширмой, — водки нам дай — и побольше!

Гвоздь осклабился, довольный, что в его монотонной жизни наступили приятные минуты отдыха. Выложив на стол пачку «Лаки страйк», зажигалку и расслабив брючный ремень, он, словно к бою, подготовился к отдохновению — то и другое он делал, по обыкновению, быстро. Повернув длинный, мускулистый торс к двери и не вставая с места, Гвоздь хрипло скомандовал:

Мансур, на выход!

Мамонов, вспомнив, как Мансур раскидывал людей у аэропорта, слегка втянул голову в плечи, но Гвоздь развеял его страхи, пренебрежительно махнув рукой:

Не боец больше чурка. Сломался.

Вошел на костылях, кланяясь, как китайский богдыхан, Мансур. Гвоздь с видом опекуна отодвинул для него стул и предложил место. Мансур снова закивал головой:

Спасиба, спасиба…