Агнесса из Сорренто

Агнесса ступила на камни Рима едва ли не с экстатическим восторгом, вероятно весьма напоминавшим тот, с которым душа может входить в Небесный Иерусалим. Приближаясь к стенам города, она в своем экзальтированном воодушевлении воображала, что впереди ее ожидает не только земля, омытая пролитой кровью святых и мучеников, не только гробницы истинных христиан, но и «торжествующий собор и церковь первенцев, написанных на небесах»[119]

. Здесь правил наместник Иисуса Христа на земле, и ей виделся образ доброго, милостивого, благожелательного главы Святого престола, воплощения чести и славы, одновременно спасителя от бед, врачевателя болящих душ, восстановителя справедливости, друга и помощника бедных и нуждающихся, и она укрепилась в своем тайном намерении отправиться к нему, великому и милосердному отцу всех христиан, и на коленях умолять его простить грехи ее возлюбленному, сняв с него отлучение от церкви, угрожающее в любую минуту обречь его душу на вечное проклятие. Она боялась даже подумать о том, что он может погибнуть от несчастного случая, удара кинжалом, падения с коня, и навсегда утратить шанс на раскаяние, и умереть непрощенным и навеки низринуться в адское пламя.

Если кого-нибудь удивит, что христианская душа могла столь наивно и простодушно воображать высших духовных властителей Рима чистыми, возвышенными и неподкупными в тот век, когда обмирщение, разврат и нечестивость папского престола на каждом шагу бросались в глаза и сделались предметом пересудов простого народа, который, глядя на подобных «духовных наставников», терялся, не зная, с кого брать пример в повседневной жизни, то необходимо вспомнить природу полученного Агнессой религиозного воспитания. Оно полностью исключало сомнения и запрещало полагаться на собственный разум, – так вести себя Агнессу учили с раннего детства, абсолютная покорность и абсолютное упование на наставников едва ли не с младенчества преподносились как первое и неотъемлемое условие духовного совершенствования. Верить, верить слепо и безоговорочно, не только не требуя никаких доказательств, но и вопреки любым доказательствам, отвергать свидетельства даже собственных чувств, если так без всяких объяснений велели старшие по возрасту и положению, – вот к чему в сущности сводилось ее религиозное воспитание. Если когда-либо в душе ее зарождалось сомнение, ее учили отрешаться от всего и мысленно читать молитву, и так она постепенно развила в себе привычку столь же быстро отвращать духовный взор от любых предметов, которые могли бы поколебать ее веру, сколь стремительно она отворачивалась бы, уберегая свои телесные глаза от грозящего удара. К тому же, будучи поэтической натурой, совершенно отличающейся от своего окружения, она приучила себя отстраняться от внешней жизни и погружаться в мечты, тем самым отказываясь слышать и понимать многое из того, что происходило вокруг. Беседы, которые обычно велись в ее присутствии, столь мало ее интересовали, что она их почти не замечала. Она жила в некоем идеализированном, бесконечно возвышенном мире, куда, конечно, проникали образы мира реального, однако принимали там облик столь же отличный от своего подлинного, сколь несхожи рушащиеся римские руины в свете дня с Римом, преображенным теплым, прозрачным светом заката.