Агнесса из Сорренто

– Среди тех, кто отрекся от него, нашлось даже немало монахов нашего монастыря, – вздохнул отец Антонио, – точно так же, как случилось с нашим блаженным Господом, когда ученики покинули Его и бежали. А многие только о том и помышляют, как бы теперь примириться с папой.

– Так, значит, они поспешат разделаться с ним сегодня, – сказал Агостино, – а когда все кончится, готов поклясться, найдутся короли и императоры, которые будут утверждать, что тщились спасти его. В каком же злом, порочном мире мы живем: честный человек жаждет увидеть его гибель.

– Но у меня к вам личное послание, – добавил он, подходя к отцу Антонио и обращаясь к нему.

– Я ненадолго отлучусь, – произнес Баччо, любезно встав с места и удаляясь, – но не падай духом, брат мой.

С этими словами добросердечный художник вышел из кельи, а Агостино произнес:

– Я принес вам вести от ваших близких. Ваша племянница и ваша сестра здесь, во Флоренции, и очень хотят увидеться с вами. Они ожидают вас в доме некоего Джерардо Росселли, богатого знатного гражданина.

– Зачем они сюда явились? – потрясенно спросил монах.

– Знайте же, что в Риме вашей племяннице сообщили удивительную весть. Сестра ее отца, дама из княжеского рода Колонна, получила неопровержимые доказательства ее законного происхождения от священника, некогда обвенчавшего ее отца с ее матерью, и теперь, гонимые из Рима страхом перед Борджиа, тетя и племянница прибыли сюда в сопровождении моего отряда и хотят увидеться с вами. Потому, если вы согласны, я провожу вас к ним.

– Идемте же, – произнес священник.

Глава 31

Мученичество

На следующее утро в полутемном уединенном покое, выходящем на великолепную городскую площадь Флоренции, собрались некоторые из главных персонажей нашей истории. Это были отец Антонио, Баччо делла Порта, Агостино Сарелли, принцесса Полина, Агнесса и ее бабушка, а также группа флорентийских граждан и духовных лиц, и все они переговаривались негромко, приглушенно, дрожащим тоном, как перешептываются обыкновенно скорбящие на похоронах. Великий, таинственный колокол соборной колокольни мерно раскачивался, издавая печальный, душераздирающий звон, напоминающий могучий голос из потустороннего мира, а откликались ему все городские колокола, его собратья, от гула которых самый воздух, казалось, трепетал и содрогался так, будто невидимые духи незримо вступили над городом в схватку за превосходство.

Бей же, бей, великий колокол прекрасной флорентийской колокольни! Ибо сегодня на жертвенную смерть будет послан благороднейший из всех прекрасных сыновей Флоренции! Бей, колокол! Ибо сегодня завершается целая эра – эра ее художников, ее государственных деятелей, ее поэтов, ее ученых. Бей, колокол! Ибо ты возвещаешь наступление другой эры – эры ее позора, ее порабощения, ее несчастья!

Шаги огромной толпы, переступающей на площади, доносились как стук дождевых капель при грозовом дожде, а гул ее голосов вздымался как шум могучего океана, но в описываемой комнате царила такая тишина, что можно было бы услышать, как падает булавка.

Под балконом этой комнаты восседали в пышности, блеске и великолепии папские посланники, облаченные в золото и пурпур, величавые и торжественные, воплощавшие почтенность и благоприличие, а Пилат и Ирод, в полном дружеском согласии, вновь приготовились сыграть ту же роль, что и тысяча четыреста лет тому назад.

Отец Антонио, Агостино и Баччо стояли на балконе в первых рядах и, затаив дыхание, смотрели, как внизу этих троих героев и мучеников, бледных и изможденных после темницы и пыток, вывели на площадь под улюлюканье и непристойные шутки собравшейся черни. Савонарола первым предстал перед трибуналом и там чрезвычайно тщательно и неспешно был облачен в свои священнические ризы, которые затем вновь совлекли с него, совершив отдельный обряд порицания и посрамления. Весь этот позор, все эти унижения он перенес столь же безмятежно, сколь и его Учитель, когда с Него срывали одежды на Голгофе. Внезапно все голоса смолкают. Папский легат берет его за руку и произносит:

– Джироламо Савонарола, я извергаю тебя из Церкви Воинствующей и Церкви Торжествующей.

Мученик силится сказать что-то.

– Что он говорит? – спросил Агостино, склонившись над перилами балкона.

В ответ прозвучал, торжественно и ясно, тот выразительный, волнующий голос, что так часто приводил в трепет толпу на этой самой площади:

– Из Церкви Воинствующей вы можете извергнуть меня, но из Церкви Торжествующей извергнуть меня не в вашей власти!

И тут лицо его озарилось небывалым светом, точно сам Христос улыбнулся ему с небес.

– Аминь! – провозгласил отец Антонио. – Он засвидетельствовал перед Понтием Пилатом доброе исповедание[133].

И, отвернувшись, ушел с балкона, закрыв лицо руками и безмолвно молясь.

Когда подобные обряды были совершены над другими, троих мучеников передали в руки палачу, обыкновенно предававшему смерти мирян, и, осыпаемые насмешками и издевательствами грубых зевак, они обратили лица свои к виселице.

– Братья, споемте «Тебя, Бога, хвалим», – произнес Савонарола.