Аграрные реформы в довоенной Ичкерии

Например, Т. М. Музаев, делая общий обзор социально-экономического положения в республике на начало 90‑х, отмечал, что основную долю сельскохозяйственной продукции дают равнинные районы, причём половина посевных площадей отведена зерновым[11]. Правда, здесь же он утверждает, что животноводство и земледелие занимают «почти равное место в балансе сельскохозяйственного производства», что не подтверждается другими исследованиями. Новейшие данные показывают, что в позднесоветский период диспропорция по валовой продукции между ними была и довольно существенная. В валовой продукции сельского хозяйства республики в 1990 г. доля растениеводства составляла 61 %, а животноводства — 39 %[12].

Далее отметим, что уровень рентабельности в растениеводстве составлял 22,7 %, в животноводстве 7 % (худший показатель в стране!), а в целом по отрасли 12,4 % (также худший показатель среди всех регионов РСФСР)[13]. То есть сельскохозяйственное производство в целом, а животноводство в частности, к концу перестройки стало практически нерентабельно. Отсталость животноводства как отрасли характеризуется и тем, что почти половина всей потребляемой в республике животноводческой продукции поставлялась из союзного и российского фондов перераспределения[14]. По большинству отраслей животноводства Чеченская республика также имела худшие показатели на всём Северном Кавказе[15]

.

С такими цифрами ни о каком равном месте в балансе сельскохозяйственного производства речи идти не может. Более того, из всех земель, пригодных в принципе к ведению сельскохозяйственной деятельности, 60 % составляли пастбища[16], что свидетельствует об ещё одной негативной диспропорции — наиболее продуктивная отрасль чеченского сельского хозяйства, земледелие, оказывалась в меньшинстве по отношению к количественно превосходящему, но застойному животноводческому сектору. Это опять-таки имеет и географическую корреляцию: большая часть производительных сил республики и наиболее продуктивных сельскохозяйственных земель, по данным Липиной, традиционно сконцентрирована отнюдь не на горном юге[17].

О причинах подобной ситуации Решиев пишет следующее:

«Отсталость горного животноводства, а вслед за ним и животноводческого комплекса в целом нельзя не связать с практикой запрета на переселение в те места местного населения после возвращения из депортации»[18].

Справедливо, но к этому можно добавить ещё два обстоятельства.

Первое — существенные различия между горной и равнинной частью Чечни существовали даже до депортации. Например, коллективизация в горной части Чечено-Ингушетии по сведениям Тишкова так и не состоялась, горное сельское хозяйство длительный период оставалось единоличным:

«К моменту депортации в 1944 г. в ЧИАССР насчитывалось 146 сёл (не считая мелких населённых пунктов, особенно горных аулов), 137 колхозов, 14 совхозов, 24 МТС, 439 промышленных предприятия. В сельской экономике преобладало единоличное хозяйство (кстати, это положение сохранилось и в последепортационный период). Например, в Итумкалинском районе в 1943 г. крупного рогатого скота было 15 тыс. голов, из них в колхозах 800 голов (13 %), в Шатойском — 7600, из них в колхозах 332 (4 %), в Итумкалинском — 28 тыс. голов овец, из них в колхозах 1800 (6 %), в Галанчожском — всего 13 700 овец, из них в колхозах 2637 (19%). Видимо, речь в данном случае следует вести о большом различии в характере аграрной экономики между равнинной и горной частями республики»[19].

Второе — помимо последепортационных ограничений, местные власти не чурались и ситуационного экономического давления на население горных местностей. Так, после общегражданского ингушского митинга (к нему присоединились и чеченцы) 1973 года, посвящённого проблеме территориального спора за Пригородный район, последовали соответствующие санкции со стороны властей, которые распространились не только на ингушскую часть тогда ещё не разделённой республики. По утверждениям чеченского историка Д. Гакаева: