Агрессия и катастрофа

Коалиционное руководство в рамках германо-итальянского союза имело ряд специфических форм. Несмотря на заключенный в мае 1939 г. между обоими государствами "Стальной пакт", до войны не происходило никаких переговоров об установлении единых военных целей и не вырабатывались общие стратегические планы. Вступление Италии в войну 10 июня 1940 г. также не привело к тесной координации усилий агрессоров. Каждый из партнеров сообщал другому о своих оперативных намерениях "не больше того, что требовала дипломатическая вежливость"{351}. Все это подтверждало, насколько подозрительными друг к другу были партнеры по агрессии в начале войны. Гитлер, желавший всеми средствами втянуть своего итальянского соратника в войну, все время наталкивался на холодно-вежливое сопротивление. Когда Риббентроп с целью выяснить позиции Муссолини прибыл 10 марта 1940 г. в Рим, то получил ответ: Муссолини обдумывает вопрос о вступлении в борьбу при условии, если будет сообщена точная дата вторжения. Мысль дуче разъяснил Чиано: если начнется германский поход на Запад, итальянская армия должна "стоять на левом фланге... в готовности в нужный момент вступить в борьбу"{352}, чтобы сковать такое же количество вооруженных сил врага. Только "стоять"! Под нажимом аргументов Гитлера Муссолини 18 марта 1940 г. согласился начать действия против Франции, обставив, однако, свое согласие многими оговорками, которые вытекали из антивоенных настроений значительных кругов итальянской аристократии, военных и политиков.

В марте 1940 г. ОКВ и ОКХ начали первые переговоры с итальянцами через германского военного атташе в Риме Ринтелена о предстоящих совместных операциях против Франции на фронте Верхнего Рейна. Однако ни эти переговоры, ни встречи Кейтеля с заместителем начальника генерального штаба Роатта не увенчались успехом. Хотя Муссолини не сомневался в скором окончании войны, он принял участие в "западном походе" незначительными силами и лишь на его завершающем этапе.

В конце концов германское и итальянское командования разделили театры военных действий. Считалось, что Италия, которая ведет "параллельную войну", оставляет за собой районы южнее Альп. Гитлер же "ограничивается" Средней Европой{353}. Однако подобный договор агрессоров, существовавший до января 1941 г., постоянно нарушался. Вермахт оккупировал Норвегию, а Муссолини, не поставив своевременно в известность германского партнера, вторгся в сентябре 1940 г. из Ливии в Египет, а 28 октября - из Албании в Грецию, надеясь, как и третий рейх, провести свой "блицкриг".

Относительно начала итальянцами действий в Северной Африке в сентябре 1940 г. уведомление последовало лишь в самый последний момент через итальянского атташе в Берлине генерала Mapраса. Что касается вторжения в Грецию, то о нем военный атташе Ринтелен, назначенный 14 октября по совместительству также "германским генералом при главной квартире итальянских вооруженных сил", узнал от Роатта лишь за четыре дня до начала{354}. Гитлер, оповещенный о вторжении в Грецию письмом Муссолини в день наступления, сразу же выехал на свидание с дуче во Флоренцию. Итальянские оперативные планы были позже сообщены в Риме Ринтелену только в самой общей форме.

Провал итальянского "блицкрига" и начавшиеся неудачи на обоих открытых Италией фронтах постепенно заставили Муссолини и его "Команде Супремо" (верховное главнокомандование) пересмотреть некоторые формы взаимоотношений с третьим рейхом.

13-15 ноября во время встречи в Инсбруке двух маршалов - Кейтеля и начальника итальянского генерального штаба Бадольо - были намечены линии более тесного взаимодействия. Прежде всего оба решили установить друг с другом "тесную связь" и в дальнейшем обсуждать непосредственно "вопросы, касающиеся вооруженных сил обеих стран". Однако единый объединенный штаб не создавался. Двустороннюю связь регулярно должны были поддерживать только атташе - они же генералы - представители при верховном командовании другой страны: Ринтелен и Маррас{355}. Длительное отступление итальянцев в Ливии после того как в декабре 1940 г. они получили ответный удар англичан из Египта, заставило германское верховное командование задуматься о реальной помощи неудачливому союзнику, который уже сейчас, в самом начале, требовал больше, чем мог дать.