Возможно, неправильно было называть свое настоящее имя, но я нуждалась в его доверии, которое могла разрушить даже самая маленькая ложь. Кирстен рискнула зайти в дом вместе со мной, и я ощущала ее молчаливую поддержку.
— Хорошо. Моя жена сейчас рада любым гостям, — сказал хозяин, двигаясь в глубь жилища. — Она у меня не любит сидеть дома. Раньше всегда куда-то бежала. Непоседливая.
Федор улыбнулся, а в его словах чувствовалось пронизывающее тепло.
Знакомство вышло неловким. Женщина полулежала в кровати, высоко подняв подушку, и вязала. Несколько мотков серой пряжи покоилось на ее коленях, а спицы передвигались так быстро, издавая звонкий звук при столкновении, что тяжело было уследить. Она выглядела молодо, едва ли чуть больше тридцати пяти, а на ее шее сразу привлекала внимание плотная белая повязка, видимо, закрывающая рану.
Ее муж представил нас как знакомых человека, что оплатил лечение, не став упоминать о неприятной стычке. Глаза его жены сразу засветились благодарностью.
Даже не знаю, какой сильной надо быть, чтобы оставаться неунывающей в подобной ситуации. Никакого отпечатка горя на лице я не замечала — лишь надежду на светлое будущее.
Это заставило меня о многом задуматься. Сколько стойкости порой встречаешь в людях, у которых на это, казалось бы, нет никаких причин.
Александр говорил, что я могу стать символом. По крайне мере так считает сам король, а это уже многое значило. Остальное же зависело от меня самой. Я и раньше испытывала желание изменить положение попаданцев в Церенте, но в этот миг ощутила, как оно окрепло, запылало, стало чем-то большим, оформившись окончательно.
Не знаю почему, но, кажется, эта женщина поняла что-то без слов. Ее муж вышел, а она взяла блокнот и стала писать.
«Я видела тебя в газете».
Смутившись, я ответила не сразу:
— Да. Обо мне писали как-то давно.
Она помотала головой, вдруг наклонилась, взяла сложенный пополам выпуск и протянула мне, показав четыре пальца. Догадавшись, что это номер, я раскрыла желтую прессу, увидев разворот с фото той самой предварительной встречи по турниру в Центральной академии Атарсис.
Изображений оказалось много, но взгляд притянулся к моменту, запечатлевшему меня у артефакта. Неведомый фотограф поймал тот миг, когда я атаковала, — лицо выглядело неприглядно, жестко, яростно, немного пугающе, будто я как минимум собиралась разгромить всю арену, не оставив от нее и камня на камне. Не думала даже, что я так смотрюсь со стороны. Ниже обнаружилась подпись: «Возвращение студентки Третьего факультета. Похоже, о смене состава говорить рано».
Но не только этот снимок был напечатан — неподалеку красовалось изображение всей команды, я стою чуть сбоку, глядя в сторону, тогда как взор Розенталя обращен прямо на меня. Он выше, поэтому его внимание кажется очевидным.
«Надо же…» — Я немного растерялась.
Заметив мою реакцию, женщина улыбнулась.
«Я многое слышала, работая в особняке», — написала она, и даже ее слова на бумаге выглядели как-то заговорщицки. Но на этом веселая атмосфера изменилась, то, о чем я узнала после, заставило меня поспешно распрощаться с Кирстен и помчаться домой так, будто меня гнали черти.
В особняке Розенталей есть комната в подвале, что обшита специальным материалом, не дающим проникнуть наружу влиянию техногенных вещей. Они угнетают все магические частицы вокруг себя, помимо тех, что таятся в живых существах. В Церенте тяжело отыскать преступление тяжелее этого. В мире, где колдовство охраняется как зеница ока, от кары за подобное не спасет даже причастность к королевскому роду.
Александр глядел на меня напряженно и задумчиво. Он сидел напротив, пододвинув стул ко мне, положив локти на колени и сплетя руки в замок.
— Этой женщине стоило и дальше хранить это в тайне. Кирстен знает?
— Нет. Я ничего ей не рассказала, лист в блокноте вырвала и сожгла.
— Хорошо, — кивнул маг. — Надеюсь, та дама больше никому ничего не рассказывала. Потому что, если отец узнает, она не отделается потерей голоса.
Последнее прозвучало зловеще.
— Это ведь ты отправил к ней врача?
— Да.
— И ты знал о тайнике под особняком.
— Да, — чуть помедлив, подтвердил Розенталь.
— Но почему не воспользовался раньше?
— Я не решался, Ева, — признался он. — Для того, чтобы похоронить своего отца, надо нечто большее, чем детские обиды.
— За это могут казнить?
— Его — нет. Но в темницу посадят надолго, не говоря уже о потере всего влияния и власти. Подозреваю, для отца это будет хуже смерти, — заметил он, сохраняя отчужденный вид, но вот взгляд выдавал его с головой.
Несмотря на все наши встречи, когда Александр улыбался мне в лицо, ему на самом деле было совсем не весело. Вот что я отчетливо поняла, наблюдая за ним теперь. Огневик собирался скинуть собственного отца в пропасть и будто заранее стремился пережить эту утрату. Нет, он не горевал по-настоящему. Для этого надо привязаться и действительно любить. Но ему требовалось переварить происходящее, свыкнуться, отпустить.
— Что? — Розенталь заметил мой пристальный взор. Я моргнула, прогоняя наваждение.