Академик Г.А. Николаев. Среди людей живущий

Какие картины проплывали перед глазами Николаева, когда он оставался один? Может быть, он видел себя четырнадцатилетним гимназистом, жившим у Никитских ворот, которого мама, спешно собрав чемодан, увезла в Сочи подальше от революционной пальбы семнадцатого года? Или медбратом в тифозном госпитале: больные мечутся в горячке, сыпь, смерть; а вот уж едет он в Москву поступать в университет, и голодная столица встречает его звоном трамваев и пролетарскими песнями? Старая профессура еще сверкнет пенсне в университетском здании на Моховой, но тут и там мелькают кожаные тужурки полпредов советской власти. Занятия начнутся лишь с января, на дворе еще шелестит золото осенних листьев — подадимся-ка в МИИТ, дело практическое! И плывут мимо студенческие годы: два вуза, один за другим, подработки... Устает, недоедает, но все успевает сдать худенький Юра Николаев, сын дворянина, ныне красный студент, и получает два диплома, счастливо избежав общественной работы и комсомола... И вот уже лаборатория по клепке, инженеры становятся под спроектированные ими мосты, а по перекрытиям стучат груженые подводы. Так испытывали свои сооружения инженеры в те годы, дорогой читатель, и случалось, что гибли от ошибок в расчетах... И мама — самый близкий ему человек, учительница и советчица в жизни...

10 марта 1988 года

Кафедра сварки находится в трехэтажном кирпичном здании, расположенном близ главного корпуса Училища. Истертые ступеньки ведут на третий этаж. Налево, по темному коридорчику, крошечная приемная — только стол секретарши и два стула. Маленький кабинет, во всю стену — стеллаж с книгами. Здесь меня встречают как старого знакомого. Секретарша Тамара Яковлевна, смеясь, рассказывает об утренней встрече с шефом:

— Георгий Александрович спрашивает меня, как, мол, отдохнули на праздники? Отдыхать, говорю, не работать. И я, говорит, хорошо провел время: 30 страниц написал.

Мы оба весело хохочем.

После ухода с поста ректора у Николаева появилось свободное время, но его он тратит с пользой: учебник написал, ездит преподавать в Калугу. Недавно в течение восьми часов кряду читал лекции — в его-то 85 лет!

Академик встретил несколько менее приветливо, чем обычно. Это означает — сердится.

— Почему ты не пошел к Бойцову[2]

? Я тебе по телефону сказал, помнишь?

Пытаюсь хоть частично оправдаться тем, что веду переговоры с его заместителем. Дед взрывается:

— Это еще хуже! Зачем ты ходил к нему? Бойцов — человек с очень широким кругозором, научным и административным (выделяет слово «очень»), он мог хотя бы посоветовать... Или передумал? Нет? Тогда не понимаю! — возбужденно выстукивает дробь пальцами по столешнице.

Я и не думаю дальше оправдываться, признаю свою вину. Действительно, несмотря на мои сомнения и неожиданность поступка деда (незадолго до этого Николаев просил меня не спешить с кафедрой ОПП), несмотря на все это, раз уж такой разговор состоялся, я должен был пойти к самому Василию Васильевичу. Я мог проявить гибкость — прийти за советом, а не за местом на кафедре... Прийти было нужно! Когда за тебя хлопочут люди, следует быть внимательным и четким. А с дедом — особенно, он крайне щепетильный человек... Его помощник говорил мне: «Георгий Александрович вас любит, но не дай Бог однажды подвести его или обмануть. Это — навсегда...» Мне стыдно.

Николаев прерывает мои мысли.

— Знаешь, Сережа, когда ты что-то уже делаешь, стоит не семь, а семьдесят раз отмерить, прежде чем отрезать. Но на стадии знакомства нужна легкость мотылька. Пришел, поговорил, это ведь ни к чему не обязывает.

Повисает молчание. Пытаюсь перевести разговор на другую тему (а на душе тяжело):

— Георгий Александрович, хотите взглянуть на список прочтенных мною книг за прошлый год?

Он оживляется: «Давай, это интересно». Внимательно изучает мой отчет, радостно вскрикивая время от времени:

— О, «Кандид»!... Ах, «Шагреневая кожа»!.. Гомер... Помнишь начало «Илиады»: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, / Грозный, который ахеянам тысячи бедствий содеял...»?

Переходит к разделу «Биографии»:

— Нет, биографии я не читаю, не люблю.

Быстро просматривает раздел «Наука», поворачивается ко мне, уже окончательно повеселевший, крепко жмет руку и ласково «гудит»:

— Молодец, Сережа. За это можно и Бойцова простить.

Сменив гнев на милость, академик не прочь порассуждать об экономике.