Акушер-Ха! Вторая (и последняя)

Иван Иванович молча откинул одеяло, спустил с пуза штаны… Ничего особенного для гастрохирургии. Обычная срединная лапаротомия. Всё что угодно может быть.

– Так что привело-то к нам? – я не сдавалась.

– Пути господни и травма на производстве! Упал, – буркнул пациент и отгородился от меня газеткой.

– Ну, пожалуйста, Иван Иванович! – канючила я. – Меня куратор заругает…

В этот момент, как обычно некстати, в палату суёт фейс не то санитарка, не то медсестра и истошно голосит:

– Татьяна Юрьевна! Вас срочно вызывают в родзал!

– Э-э-э… – говорю я Ивану Ивановичу, – я позже зайду, потому что вот такая незадача, что им от меня надо, проклятым, от студентки четвёртого курса?

И краснею. Потому что стыдно мне стало его обманывать. Неплохой, чувствуется, мужик. А я тут с клоунадой своей.

– Издеваетесь?! – шепчет мне вслед Иван Иванович. – А ещё врачи!!! Сколько можно ржать, когда же меня уже выпишут?!

Иду и думаю, с чего бы это над ним ржать? Лётчик. Производственная травма. Упал. Пойду к Пете статью забирать с сопроводиловками, уточню. Негоже как-то, ещё и меня подставил.

Оказалось, что Иван Иванович Иванов очень любил заложить за воротник. Как назакладывается вдоволь, жена давай его пилить, мол, корова не доена, дети не кормлены, конь не валялся, а ты пьёшь, скотина! Особенно доставала она его верёвками для белья. Мол, у всех есть, а у них – нет! И так она достала его этими бельевыми верёвками, что не вынесла душа поэта – пошёл верёвки справить на лоджию. Как раз после бутылки водки. Самое оно, да. Дверью в комнату – бах! Дверцей на лоджию – хлоп! И – верёвки делать. И жену перед этим по матушке. Она и обиделась. Ну и пусть делает эти верёвки, наконец, раз такой противный и никчемный!

Делает и делает. Час делает. Другой делает. Она в комнату – ни-ни, ни ногой. А уж тем более – на лоджию. Обида потому что. И вообще – принципиальная позиция.

К исходу третьего часа к ней в дверь звонят. Незнакомка.

– Я, – говорит незнакомка, – полдома обошла, пока мне сказали, что это именно ваш муж там пьяный валяется. Дело в том, что уж не знаю, пьяный он или нет, а только на сей раз он валяется, потому что я самолично видела, как он упал с шестого этажа. Аккурат с вашей лоджии. Сорвался. Я как раз напротив живу.

А жена уже в отключке, собственно. Незнакомая соседка из дома напротив всем сразу «Скорую» и вызвала. У мужика – всего лишь ссадины, царапины, ну и селезёнку удалили.

А почему все в отделении смеялись начиная с заведующего? Ну, во-первых, потому что все врачи идиоты. Во-вторых, потому что Иван Иванович всем перво-наперво, от фельдшера «Скорой помощи» до заведующего отделением сообщал, что он – лётчик! И ему очень стыдно, потому что никогда он ещё так неудачно не приземлялся.

Все и хихикали.

А он взаправду лётчиком оказался. Только-только комиссовали по состоянию здоровья.

Так что и этот полёт его был удачный, без второго слова, что бы он там ни говорил. Он на верёвках ниже живущих соседей спружинил. Профессиональную подготовку не пропьёшь. Вот так.

Про деньги

Навеяно недавним вопросом радиоведущей:

– Ну, вы же брали деньги, когда работали врачом?!

Давным-давно, когда известный питерский художник Камаев писал одну церковь много-много-много раз с целью обогащения, я бесцельно работала в родильном доме и не пила ничего, кроме растворимого кофе, да и тот воровала у заведующего, потому что была нищим дежурантом, а мой натуральный кто-то позаимствовал из ящика стола ещё до того как я спёрла кофе заведующего.

Была обычная пятница, обычный вечер, падал обычный для наших широт снег, и если утром и днём мне было ещё ничего, то к вечеру навалилась страшная вселенская тоска. Дело в том, что перед уходом на работу я поругалась с мужем.

Я сказала ему:

– Мне надоело ходить на эту работу! Там плохо и ужасно! Там в дежурку вваливается кто и когда захочет, а от хлоргексидина у меня скоро отсохнет кожа на руках. А начмед орёт, а заведующий – сволочь, а бабы – дуры, и вообще я устала-устала-устала! Женщина не должна работать по ночам! По ночам женщина должна спать, а если не спать – то не женщинам во влагалище руки совать, а наоборот, чтобы ей. И вовсе не руки. И уж точно не женские. И совсем не в резиновых перчатках девятого размера, потому что у меня седьмо-о-о-ой! – и я зарыдала в финале тирады для пущего эффекту.

И что вы думаете? Он стал меня успокаивать? Как бы не так! Эта бесчувственная груда мышц ответила мне:

– А и увольняйся, Масик! Всё равно от твоей работы толку никакого. Ну, в смысле, материального, – тут же поправился он, поглядев на моё выражение лица. – Нет-нет, если тебе нравится, можешь и дальше получать моральное удовлетворение, но если ты устала, то и слава богам.

– Ага! Значит, ты считаешь, что я ничего не зарабатываю-у-у-у! – завыла я, вконец разобидевшись. Потому что женщины, когда жалуются, ждут от мужчин не подтверждения дерьмовости бытия-жития, а слов поддержки и ободрения.