Аквариум. Геометрия хаоса

«Нас серьёзно злило, что на русском языке нет песен о том, как мы живём, — досадовал Гребенщиков. — Были Окуджава и Высоцкий, но они пели не о нас. И существовали Харрисон и The Beatles, которые пели о нас, но на английском. А хотелось слышать правду о нас — и не только в словах, но и в звуках. Поэтому нам пришлось писать самим».

Разучив блюзовый квадрат, Борис презентовал приятелям новый опус: «Хочу я всех мочалок застебать, нажав ногой своей на мощный фуз, / И я пою крутую песнь свою — “Мочалкин блюз”».

Спустя много лет, отвечая на мой вопрос о судьбе этой композиции, Гребенщиков признался, что в 1973 году никто из его друзей не понимал, «для чего такой бред, как “Мочалкин блюз”, был написан». Возможно, что в тот момент Борисом двигала сильная жажда признания и самовыражения. Но так ли это важно, когда под простенькую гармонию его светлый голос прямо-таки возносился над городом, где никто толком не умел ни медитировать, ни работать. Господи, спаси и помилуй…

«Время от времени на Боба накатывало, — вспоминал впоследствии Джордж. — Так бывает с любым сочиняющим человеком. И тогда он хватал ручку и начинал что-то записывать. Происходило это где угодно: в метро, на Невском проспекте, в саду или на лестнице. Боб останавливался, садился — и писал. Всё правильно, так и следует поступать. Ведь когда тебя зовёт к себе муза, ты не имеешь права не взять её до конца».

Как-то на одном из собраний «КЛМ» Боб покаялся товарищам, что у него есть рок-группа. Прервав многомесячную завесу молчания, он исполнил под гитару I Don’t Know How to Love Him из рок-оперы Jesus Christ Superstar. Несложно представить, что удивлению Марата, Тани и Андрея не было предела. Они засыпали Гребенщикова вопросами, и Борису пришлось рассказать про репетиции в Зеленогорске. Студенты тут же захотели познакомиться с группой поближе — таким парадоксальным образом в марте 1973 года у «Клуба Любителей Музыки» родилась идея о проведении первого концерта «Аквариума».

«Неуёмные Таня и Боря решили организовать поездку в Зеленогорск за счёт государства, — описывал событие Марат. — Всё было изящно оформлено как “поход по местам боевой славы”, и мы отправились в путь.

Вот там-то я и увидел “Аквариум” на сцене. Честно говоря, особого впечатления они не произвели — аппаратура барахлила, колонки хрипели, да и репертуар был так себе. Музыка порой выглядела мерзкой, но особенно тупо звучала песня “В храме Раджи Вишну”.

Чисто визуально хорошо смотрелись Боб и органист Вадик Васильев, а также Джордж с его невероятно волосатой ногой на педали барабана. Возможно, я в тот вена педали барабана. Возможно, я в тот вечер был не очень объективен, поскольку осушил несколько банок из-под сметаны с разнообразным алкоголем».

Нужно отметить, что опасность стать знаменитыми «Аквариуму» не грозила. Из моих бесед с музыкантами стало понятно, почему данное мероприятие не оказалось звёздной вехой в истории группы. К примеру, Джордж не без труда вспомнил, что концерт был «коротким и хаотичным». Правда, Гребенщиков уже тогда пытался играть на гитаре напильником, создавая иллюзию приобщения к традициям шумового авангарда.

«Боб, зная мою неопытность как басиста, приглушил громкость динамика, и поэтому друзья говорили, что меня не было слышно, — рассказывал Саша Цацаниди. — Любопытно, что после концерта все зрители записывали мнения в специальную тетрадочку, заранее приготовленную Гребенщиковым. Больше всего мне запомнился безжалостный диагноз: “Перестаньте петь всякую ерунду на русском! Не валяйте дурака и пойте известные вещи по-английски!”»

ПЕСНИ В ПУСТОТУ

«Один аккорд — это в самый раз. Два аккорда — это уже на грани. А три — это уже прямо джаз какой-то».

Лу Рид

Вначале семидесятых большинство ровесников Боба и Джорджа в «национальную поэтическую рок-идею» категорически не верило. Поэтому после фиаско в Зеленогорске Гребенщиков решил выступить самостоятельно, с репертуаром на английском языке. Его дебют с песнями Кэта Стивенса получился камерным, но удачным. И вскоре по хипповой тусовке прошла молва, что на фестивале в пригородных Юкках появился паренёк с кинематографической внешностью, которому очарованно внимало целое ожерелье из длинноволосых девушек.