Аквариум. Геометрия хаоса

Незадолго до наступления нового 1980 года музыканты «Аквариума» внезапно и пылко полюбили музыку в стиле «регги». Вечерами они собирались на квартире у Севы Гаккеля и устраивали шумные регги-вечеринки. Тогда ими ещё не была открыта сенсационная теория единства ямайских религиозных корней и русских песнопений, но первые шаги в этом перспективном направлении оказались сделаны.

«Я не имею ни малейшего представления, почему мы начали увлекаться музыкой в стиле “регги”, — отшучивался Гребенщиков. — У Севы в соседней комнате жили хиппи — и они слушали то, что и положено им слушать: Джими Хендрикса и Дженис Джоплин. А мы на их фоне выглядели как чудовища: приходили ночью, нажирались и громко врубали Боба Марли, Sex Pistols, Police и Devo. Параллельно мы пытались курить траву, и иногда у нас это получалось».

Пионеры ленинградского растафарианства были очарованы карибскими вибрациями, совпадающими с их аутсайдерским образом жизни. Их будущее выглядело туманным. Вылетев с треском из научно-исследовательского института, Гребенщиков осознал, что период иллюзий закончился и ему на смену крадётся эпоха страха. В этом контексте был понятен драматизм новой песни «Электрический пёс»: «Мы выросли в поле такого напряга, где любое устройство сгорает на раз».

Вспоминая о растафарианских идеях, проповедуемых «Аквариумом», стоит заметить, что даже их близкие приятели в эти ямайские теории врубались вяло. Никто из знакомых не знал регги-исполнителей, а по городу бродило всего несколько чёрно-белых фотографий Боба Марли, причём ужасного качества. Но Гребенщикова это массовое невежество совершенно не смущало.

«В нашем понимании растафарианство было чем-то искренним и пронзительным, — пояснял мне в одной из бесед лидер “Аквариума”. — Возможно потому, что мы были такими же изгоями, как и они. После Тбилиси мы оказались выбитыми из социальной иерархии, но были полны сил, чтобы доказать, что только так и нужно жить. Нам казалось, что мы с растаманами могли бы прекрасно понимать друг друга».

Вскоре Дюша сумел устроиться на службу и возглавил бригаду сторожей. Быстро освоив новую должность, он встретился с Борисом и сделал ему королевское предложение: «Давай-ка, кидай трудовую книжку ко мне. Раз в неделю будешь приходить и двенадцать часов ничего не делать, как и все мы».

Эта нехитрая идея оказалась удачным решением ряда бытовых проблем. Самые образованные в мире дворники и сторожа жили на холодных дачах и съёмных квартирах, играли подпольные концерты, сдавали пустую посуду и нерегулярно платили профсоюзные взносы. Как пел Гребенщиков, «гармония мира не знает границ: сейчас мы будем пить чай». Разногласия с советской властью у этих аргонавтов от искусства носили исключительно стилистический характер.

Чуть позднее Артёму Троицкому удалось вписать «Аквариум» на всесоюзный фестиваль «Джаз над Волгой», проходивший в марте 1981 года в Ярославле. Говорят, что местная джазовая молодёжь так и не въехала в просветлённое ленинградское растафарианство. «Я клепал коростылём эту публику», — рычал Борис в гримёрке, но концерт получился провальным.

«Мы жили в гостинице и с утра до ночи курили дико плохую траву, — признавался Гребенщиков. — И довели себя до такого состояния, что на сцене с плохой аппаратурой мы все наши песни — медленные, быстрые, романсы — сыграли нон-стопом и в регги. Далеко не всё можно сыграть в регги, однако мы пытались играть с акцентом на слабую долю буквально всё. И в течение четырёх часов пути в Москву Троицкий ругался самыми чёрными словами — до тех пор, пока я просто не отключился. Теоретически я его понимал: это звучало очень плохо. Но мы получили экстраординарное удовольствие, назвав это действие “Джа над Волгой”. По большому счёту, это был бунт».