Алая буква

В такие минуты Эстер невольно бросалась к дочери, ловила на бегу пытавшуюся ускользнуть шалунью и, осыпая поцелуями, крепко прижимала к груди – не столько от переполнявшей ее любви, сколько из желания удостовериться, что Перл не плод фантазии, а ребенок из плоти и крови. Но смех пойманной девчушки, веселый и гармоничный, все же звучал так странно, что сомнения матери от этого только усиливались.

Порой, впадая в отчаяние от наваждения, которое все чаще становилось между ней и ее единственным сокровищем, купленным такой дорогой ценой и заменившим ей весь мир, Эстер разражалась слезами. В ответ Перл иной раз хмурила брови, сжимала кулачки, и на ее насупившемся личике появлялось неодобрительное выражение. А иногда при виде материнских слез она начинала смеяться еще громче, чем прежде, словно ей было неведомо человеческое горе. Или – но это случалось много реже – ее вдруг начинали сотрясать горькие рыдания, и она, всхлипывая и запинаясь, принималась изливать свою любовь к матери, словно пытаясь доказать, что раз ее сердцу так больно, значит оно у нее есть.

Но доверять этой порывистой нежности Эстер никак не могла, потому что улетучивалась она так же быстро, как и появлялась. Размышляя над характером дочери, Эстер чувствовала себя как человек, случайно вызвавший духа, но позабывший магические слова, с помощью которых можно управлять странным и непонятным существом. Тревога покидала Эстер только тогда, когда девочка мирно спала в своей кроватке. Тогда, успокоившись, мать переживала часы грустного и блаженного счастья, пока Перл снова не просыпалась, и нередко все с тем же недобрым взглядом, мерцающим из-под полуприкрытых век.

Как быстро прошло время, и Перл достигла того возраста, когда дети начинают нуждаться не только в материнских улыбках и ласковых словах, но и в общении с другими детьми! И как счастлива была бы Эстер, если бы звонкий щебет дочери смешивался с криками других детей, если бы в слитном гомоне играющих ребятишек можно было бы распознать дорогой ее сердцу голосок!

Но об этом не приходилось и думать. В детском мирке Перл была такой же отщепенкой, как и ее мать во взрослом мире. Порождение и воплощение греха, она не имела права находиться в обществе христианских детей. Каким-то необыкновенным чутьем девочка, казалось, осознала свое одиночество и свою судьбу, словом – всю обособленность своего положения среди сверстников.

Со дня выхода из тюрьмы Эстер ни разу не показывалась в городе без дочери. Когда Перл была совсем крошкой, мать носила ее на руках, а когда подросла и превратилась в маленькую подружку матери, она бежала рядом с ней по улицам, ухватившись за ее палец и делая три-четыре шага, пока та успевала сделать один. На порогах домов и на поросших травой обочинах улиц она видела детей, которые развлекались какими-то мрачными играми, порожденными пуританским воспитанием: ходили в воображаемую церковь, наказывали плетьми квакеров, сражались с индейцами и снимали с них скальпы, а порой жутко гримасничали, изображая ведьм и пугая друг друга. Перл внимательно смотрела, все запоминала, но никогда не пыталась знакомиться со сверстниками. Когда с ней заговаривали, она не отвечала. Если иной раз дети окружали ее, она впадала в неописуемую, совсем не детскую ярость, хватала первый попавшийся камень и швыряла в обидчиков с такими пронзительными и нечленораздельными воплями, что Эстер пробирала дрожь: они походили на ведьмовские заклятия на каком-то неведомом языке!

В свою очередь, маленькие пуритане, принадлежавшие к самому нетерпимому на свете вероисповеданию, смутно чувствовали в матери и ребенке что-то глубоко чуждое, не схожее с другими. Поэтому сердца их были полны презрения, а губы нередко произносили грубую брань. Перл чувствовала их отношение и отвечала на него такой острой ненавистью, какая только способна родиться в детской груди. Эстер одобрительно относилась к этим бурным вспышкам гнева и даже находила в них нечто положительное – ведь они свидетельствовали скорее о пылкости натуры, чем о прихотливом своенравии дочери, так часто ее огорчавшем. И все-таки она приходила в ужас, узнавая и в этом некое отражение собственного греховного начала. Перл сполна унаследовала страстную враждебность, переполнявшую сердце Эстер. Одна и та же черта отделяла и мать, и дочь от здешнего общества, и в характере ребенка глубоко запечатлелась неуравновешенность чувств самой Эстер Прин, тех чувств, которые в прошлом сбили ее с пути и лишь теперь начали утихать под смягчающим влиянием материнства.