Алая графиня

Я не стала отзываться, но позабыла, что дверь не заперта на засов, поэтому Бона вошла. Она пыталась оттащить меня от Маттео, я не слушала и не отходила. Герцогиня вышла, затем вернулась с людьми, включая Чикко, нелепо остриженные волосы которого стояли со сна дыбом. Этот могучий медведь, всегда сдержанный, при виде Маттео, своего лучшего ученика, разразился рыданиями. Он осторожно пытался отвести меня от мужа, но я не поддавалась, и ему пришлось позвать еще одного мужчину. Я царапалась и брыкалась, но без толку — они схватили меня за руки и оттащили от моего возлюбленного Маттео.

Я кричала и билась. Рыдающий Чикко держал мои руки, чтобы я не покалечила себя. Когда я наконец обессилела и села, Бона уговорила меня выпить глоток вина, какого-то странно горького на вкус. Она позвала своего духовника, отца Пьеро.

Когда я впала в странное состояние между сном и бодрствованием, тот обратился ко мне:

— Ты должна смириться. Все мы люди, плоть слаба, пусть пока ты этого не понимаешь, но такова Божья воля.

— Бог — убийца и лжец, — безжизненно возразила я. — Он заставляет нас молиться, но никогда не слушает, позволяет злодеям править нами и не испытывает сострадания к их жертвам.

— Дея! — воскликнула ошеломленная Бона. — Да сжалится над тобой Господь! — Она перекрестилась, закрыла лицо ладонями и зарыдала.

Я хладнокровно обернулась к ней и спросила:

— Когда Он слышал нас? Разве Он хоть раз отозвался на наши молитвы?

Она ничего не ответила. К моему изумлению, в комнату вошел кардинал в алом облачении. У него в руке был сосуд с елеем.

Он обмакнул в него палец и помазал моему дорогому Маттео глаза, уши, нос, рот, руки, ноги и чресла, произнося слова молитвы:

— Per istam sanctam unctionem et suam piissimam misericordiam, indulgeat tibi Dominus…

«Этим святым помазанием и Своим святейшим милосердием да отпустит тебе Господь все, в чем погрешил ты…»

Я решила, что Маттео не нужно никакого отпущения. Это Бог должен просить прощения у моего мужа.

Когда от напитка Боны я окончательно сделалась сговорчивой, Франческа и другие горничные прошли со мной в покои герцогини, надели на меня черное платье, оказавшееся слишком длинным, и вуаль, из-за которой весь мир подернулся черной дымкой, но мне было все равно. Я не хотела ничего видеть.

Через несколько скорбных, бессмысленных часов меня отвели в часовню, где в деревянном ящике перед алтарем покоился Маттео, на его груди, под скрещенными руками, лежало распятие. Свечи, которые я зажигала, молясь за него, до сих пор горели на алтаре. Я швырнула их в другой конец часовни, не обращая внимания на сдавленные возгласы окружающих и горячий воск, текущий по рукам.

В эту первую ночь я не спала и минуты.

На следующий день я сидела рядом с Маттео в часовне, Бона была тут же, а придворные вереницей тянулись мимо тела. Среди множества знакомых лиц мелькнуло одно чужое, с черной бородой и черными волосами, с ярко блестевшими глазами. Я не знала этого человека, но все-таки видела его прежде. У него за плечом висела седельная сумка. Он подошел поближе, опустился на колени и протянул ее мне, словно подарок.

Я поняла, что это тот самый всадник, человек, покинувший отряд папских легатов, которых мой муж сопровождал на пути из Рима в Милан, чтобы побыстрее доставить Маттео домой. Он был рядом со мной в комнате Маттео, дожидался исхода, пока я не прогнала его.

— Это принадлежало вашему мужу, мадонна, — сказал он.

Голос у него был звучный и мягкий, он говорил, не глядя мне в глаза. Если этот человек и испытывал какие-то чувства, то старательно скрывал их.

— Он просил меня обязательно отдать это вам.

Всадник был примерно возраста Маттео, и герцог обязательно обратил бы внимание на этого юношу, если бы не его огромный острый нос. Галеаццо время от времени заводил интрижки и с мужчинами.

Я поблагодарила незнакомца. Сумка оказалась тяжелее, чем я предполагала. Я взяла ее и уронила на пол. Я не смогла заставить себя заглянуть внутрь, только не на глазах у всего двора. Чужак поклонился и ушел. Я больше не вспоминала о нем.

Последним к гробу подошел герцог Галеаццо, неприязненно посмотрел на тело моего мужа и проговорил без всякого выражения:

— Какая жалость. Он был одним из самых талантливых моих писцов. Умер, как я понимаю, от яда?

При этих словах я громко ахнула. Чикко, с покрасневшими глазами стоявший рядом с герцогом, тут же отвел его в сторонку, но я встала и окликнула Галеаццо, желая услышать объяснение. Какой яд? Разве так сказал врач? Почему никто не объяснил мне раньше?

Я пыталась пробиться через толпу и отыскать черноволосого всадника, который отдал мне сумку. Ведь он путешествовал вместе с Маттео, а потому наверняка должен знать, если моего мужа отравили.

Но всадника нигде не было, и Франческа с Боной уговорили меня сесть на место. Они утверждали, что его светлость ошибся. Он спутал Маттео с другим человеком, там был совсем иной случай. Но я не поверила им и разрыдалась.