Алая лента

Немногие из прибывших оставались в лагере. Остальные… Не хотелось думать о том, что происходило с остальными, пока я не в их числе. Нельзя допустить, чтобы то же самое случилось со мной! И я шила так быстро, словно каждый стежок все крепче связывал меня с жизнью.

Проблема была в том, что сам Биркенау трещал по швам. Теперь на каждом матрасе спали уже трое, а иногда и четверо. Вдвоем под одним одеялом. А днем стало не хватать работы на всех. Но поезда продолжали прибывать. Жутко кричали паровозные гудки, они напоминали мне о моем собственном путешествии через невидимые пейзажи до Биркенау. Дни и ночи тряски по путям. Ожидание. Неопределенность.

По вечерам в бараки загоняли новеньких полосатых – испуганных, плачущих. Они прибывали сюда из разных уголков Европы, бормотали на разных языках, ломано объясняя нам, насколько далеко распространилась война от своего центра, которым была наша суровая родина. Как-то мы их понимали.

Было ясно, что Они объявили войну всему миру, но до сих пор оставались страны, продолжавшие давать Им отпор. Страны, которые, как мы надеялись, станут нашими освободителями. Кто одерживал верх? Ответ на этот вопрос зависел от того, кому вы его задаете. Надзиратели хвастались новыми завоеваниями. А по слухам, страны-освободители не отставали.

И в то же время каждый новенький получал свой номер и свой винкель – красный или зеленый треугольник, желтую звезду, как у меня; их в нашем лагере была целая галактика.

Я слушала разговоры новоприбывших о местах, которых не видела. Мой город был в нескольких сотнях километров к северо-востоку отсюда. А новые заключенные говорили о городах, пахнущих жгучим перцем и другими пряностями, или южных островах под ослепительным солнцем. Были полосатые и с самого запада, из страны на краю океана. Это были землячки нашего Жирафа Шоны – очень гордые и такие элегантные даже в полосатых робах. Я хотела бы шить красивые платья для них после войны. Совсем другими были полосатые с востока – коренастые, вроде Франсин, и хорошие работницы.

Несмотря на разную национальную принадлежность и родину, они были схожи в одном – каждый был для местных ценнейшим кладезем информации.

«Откуда ты? Как дела на фронте? Когда придут освободители?»

Еще я любила расспрашивать об изменениях в моде. Какие юбки сейчас носят – длинные или короткие? Прямые или плиссированные? А рукава какие – плоские или фонариком? А потом я до бесконечности придумывала у себя в голове новые фасоны платьев, когда Роза на целый вечер уходила куда-то с грузной женщиной, которую привезли с их общей родины, из страны полей, лесов, музыки и красоты. Во всяком случае, так говорила Роза. Но с ней никогда нельзя быть уверенным, правда это или фантазия.

* * *

Лагерь стал напоминать переполненный муравейник, а новенькие продолжали прибывать. Может, я и трусиха, но слышать тем жарким, летним вечером это жуткое бух, бух, бух

под окном нашей мастерской было невыносимо.

Все застыли в напряжении, ожидая, пока толпа пройдет мимо наших окон.

У меня дрожали пальцы. Судорогой свело ноги. Сжимало сердце.

Бух, бух, бух! И журчание голосов. И детский плач, услышав который Шона вскочила на ноги. Прекрасная, изящная Шона – сплошные ноги и ресницы, Жираф. К тому времени, когда ее арестовали, потому что ее имя было занесено в список, она всего лишь год успела побыть замужем. Ее муж и их маленький ребенок тоже были в том списке. Иногда мы слышали, как Шона тихонько напевает колыбельные своей швейной машине. Однажды надзирательница в дальнем углу комнаты тоже узнала мелодию и принялась мурлыкать ее себе под нос. Но быстро опомнилась, подошла к Шоне и ударила ее по голове, чтобы та заткнулась. Теперь на ресницах Шоны дрожали слезы.

– Мой малыш, – всхлипнула она. – Мой чудесный малыш…

– Кто это сказал? – резко обернулась Марта.

Шона всхлипнула.

– А вы слышали историю о королеве и лимонном пироге?.. – выпалила Роза.

Смешная, забавная фраза, идеально подходящая для ситуации. Она подействовала, как вылитое на голову ведро холодной воды.

Все повернулись к Розе, она уселась на краешке стола и смотрела на нас своими блестящими беличьими глазами.

Ждала.

– Продолжай, – кивнула ей Марта.

Я уже знала об этом удивительном таланте Розы – в тот самый момент, когда ты впадаешь в отчаяние и ненавидишь весь мир, она вдруг начинает рассказывать какую-нибудь историю. Например, о девушке, которая нахмурилась, а тут ветер вдруг возьми и переменись, и она так навсегда и осталась с перекошенным лицом. Или о великане, который так громко крикнул, что свалилась луна с неба.

Это началось однажды после отбоя, в нашем бараке. Мы лежали на нарах втроем – к нам с Розой подселили еще одну заключенную, и мы с Розой оказались лежащими вплотную. Подруга тяжело вздохнула.

– Я так скучаю по книгам. Иногда мама читала мне, когда не была занята. Я и сама читала под одеялом с фонариком. Истории под одеялом кажутся еще более захватывающими. А ты? Какая твоя любимая книга?

Этот вопрос застал меня врасплох: