Алая река

– Просится? Ко мне? – Похоже, усмехнулась: мол, рассказывай! – Ну, раз так – привози его.

– Днем тебе удобно? Часа в четыре?

– Удобно.

И повесила трубку. Без всяких «до свидания». Что, впрочем, вполне в ее стиле.

* * *

Утро у нас прошло тихо и славно. Я напекла сыну его любимых вафель. Вручила подарки – в нарядной бумаге, всё как положено. Томас их с азартом развернул, обнаружил трансформера высотой себе по пояс, укулеле (он говорил, что хочет учиться играть на гитаре), сказки братьев Гримм (то же издание, что было у меня в детстве) и кроссовки с подсветкой и человеком-пауком.

Эти последние он немедленно обул. Судя по легким шумам сзади, Томас стукает пяткой о пятку и восторгается результатом. Наблюдаю за ним в зеркало заднего вида. Томас приник к окну, личико бледненькое, даже сероватое – может, виной тому зимние сумерки…

Проезжаю по Уэст-Жирар-авеню, направляюсь к Фиштауну. Улицы непривычно тихи. Понятно: жители либо в отпусках, либо сидят по домам. Поворачиваю на Белгрейд, где прошло мое детство, и без труда нахожу место для парковки. Выпускаю Томаса, беру его за ручку.

Жму на кнопку звонка. Жду. Звук такой же, как тридцать лет назад, – сначала гулкое «бом», затем – долгое навязчивое дребезжание. Всю жизнь этот звонок неисправен, и наладить некому.

Выждав достаточное время, вынимаю собственный ключ. За последние годы Ба неоднократно меняла замок, чтобы Кейси не проникла в дом и ничего оттуда не вынесла; однако она ни разу не забыла снабдить меня новым ключом.

Едва я вставляю ключ в скважину, как дверь распахивается. Ба жмурится, будто вышла на яркое солнце. Ради праздника она прихорошилась: волосы недавно подстрижены, выкрашены в каштановый цвет и аккуратно причесаны; красный свитер и синие джинсы вместо привычной домашней одежды – фуфайки и легинсов. Ба даже надела сережки с рождественским мотивом. Сколько ее помню, она всегда носила крохотные серебряные пуссеты из тех, что вдевают в свежепроколотые мочки лет этак в девять-десять.

– Извините, – говорит Ба. – В туалете застряла.

* * *

В доме холодно до промозглости. Похоже, бабушка по-прежнему экономит на отоплении. Томас начинает дрожать. Потом – клацать зубами.

Замечаю и другое: Ба постаралась украсить свой дом. В уголке стоит елочка – тощая, облезлая («Уступили вчера задешево, вон там, на углу; последняя оставалась», – поясняет Ба). Все три неработающие музыкальные шкатулки выставлены на каминную полку. На одной – танцующий медведь, на другой – Щелкунчик, на третьей – Санта-Клаус, в лучшие времена умевший под музыку поднимать ноги и руки, а также поворачиваться вокруг своей оси.

Мы с сестрой обожали все три шкатулки. Заводили их каждый день, порой одновременно. То-то какофония получалась, то-то нам влетало от Ба. Томаса тоже так и тянет к шкатулкам. Вот он бочком, бочком добрался до камина, взял ту шкатулку, что с медведем, и пытается вникнуть в работу механизма. Вдруг осознаю, как вырос мой сын – раньше он не мог дотянуться до каминной полки, а теперь – пожалуйста.

– Бабушка, ничего, если я свет включу?

Моя рука замирает на пути к выключателю.

– Валяй. Все равно уже пора.

От щелчка вспыхивает елочная гирлянда.

Я готова сказать: «Может, заодно и отопление включим?» – но не говорю. Проще остаться в пальто. И с Томаса курточку не снимать.

Отдаю бабушке клюквенный кекс (купила вчера в Бенсалеме). Молча, без всяких там «спасибо», она тащит кекс на кухню. Слышится хлопок дверцы холодильника. Сколько себя помню, Ба ведет войну с мышами. Несколько раз в году выдерживает мышиное нашествие. Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни на полминуты не оставляет продукты на столе.

Она возвращается в гостиную. Вдруг замечаю, как Ба усохла за последнее время. Она и всегда была миниатюрна, мы с Кейси переросли ее лет в десять; но сейчас Ба по комплекции совсем как ребенок – сухонький, тощий, если не сказать «истощенный». Ее движения по-прежнему быстры и порывисты, будто у перепуганного зверька. Руки не знают покоя, вечно шарят в воздухе, ищут что-то неопределенное, взлетают к лицу, замирают на талии, прячутся в карманах… Ба подходит к елке, достает два свертка. Бумага закреплена кое-как, явно в спешке. Один сверток – для Томаса, второй – для меня.

– Держите, – говорит Ба.

– Может, сядем, бабушка?

– Хотите – садитесь.

Садимся на древний диван с лопнувшей обивкой. Позволяю Томасу развернуть подарок. Он довольно большой и какой-то бесформенный; приходится придерживать край, пока Томас рвет бумагу.

Оказывается, это водяной пистолет из кислотно-оранжевого пластика. Сто процентов, Ба купила его на распродаже с большой скидкой, как несезонную игрушку. Я бы никогда не подарила сыну такое. Никогда не позволила бы играть штуковиной, хоть отдаленно напоминающей оружие. Стараюсь не выдать эмоций.

Томас молчит, рассматривает подарок.

– Ты такие штуки любила, когда маленькая была, – внезапно заявляет Ба.

Что-то она путает. Не припомню за собой страсти к водяным пистолетам. Холодно спрашиваю:

– Разве?