Александр Алехин. Судьба чемпиона

Высокий грузный оратор приблизился к Алехину и под аплодисменты подвыпивших гостей облапил его за плечи. Немного растерявшийся Алехин ощутил на щеке крепкое прикосновение мясистых мокрых губ растроганного бывшего прокурора.

Но Чебышев еще не кончил говорить.

– Дорогие друзья! – снова воскликнул он, оторвавшись от Алехина. – Мы – русский народ, великий народ-страдалец! Но недолго нам еще страдать. Выпьем за гибель царящей сейчас в России дикой фантасмагории! Пусть развеется легенда о непобедимости большевиков, так же как рассеялся миф о непобедимости Капабланки!

Опять аплодисменты, опять крики, однако речи заметно всем надоели, тем более, что в зал пришли уже многие из тех, кто купил билеты только на танцы. Принесли гитару, и артистка Чарова глубоким грудным голосом спела несколько русских и цыганских романсов. Зазвучала музыка, и большинство гостей покинуло стол. Под шуточное одобрение всех гостей право открыть танцы было предоставлено королям: королю шахмат и королеве красоты. Недовольной этим Алехиной пришлось пойти следом в паре с Шамшиным. До трех часов длилось шумное веселье.

Алехин был счастлив. Он находился на вершине шахматного Олимпа, достиг всего, к чему стремился. Осуществилась мечта всей жизни, судьба вознаградила его за все труды, за все мученья. Как было не радоваться! Он весь вечер шутил, смеялся, много танцевал. И все же даже в эти минуты безоблачного счастья временами возбужденным чемпионом вдруг овладевало какое-то беспокойство. Тревожный голос где-то внутри нашептывал ему тогда, что вершина счастья, на которую он наконец взобрался, не так уж надежна, что он начал скользить куда-то вниз, в глубокую страшную бездну.

2

Внезапная острая боль заставила Алехина остановиться посреди улицы; какая-то безжалостная сильная рука несколько секунд сжимала сердце. Алехин испугался и стоял, прислонившись к стене, прислушиваясь к непонятному страшному процессу, происходящему внутри. Вскоре боль уменьшилась, и он смог двинуться дальше. Теперь уже он шел медленно. «Нельзя так бежать, – приказал Алехин сам себе. – Это что-то новое, раньше такой боли не было. Устал, очевидно: матч, волнения. Надя права – нужно отдыхать, – решил Алехин. – Вот разделаюсь со всеми делами и махну куда-нибудь к морю или в горы».

Он вновь вспомнил о цели своего похода и предстоящем неприятном объяснении. «Какой мерзавец! – ругал Алехин кого-то. – Я ему сейчас покажу! Только спокойнее, не нервничать, – вспомнил он о сердце. – Не нужно волноваться. Нужно так уметь волновать других, чтобы самому при этом оставаться спокойным». Он прошел два квартала и в середине третьего остановился. У парадного входа небольшого дома висела вывеска: «Возрождение» – редакция». Такое же объявление было у входа в квартиру на втором этаже. Алехин решительно распахнул дверь и из маленького коридора попал в комнату с низким потолком и небольшим окном. За простыми письменными столами сидели какой-то неизвестный Алехину репортер и Заливной. В густом табачном дыму Алехин с трудом рассмотрел лицо газетчика, к которому так спешил.

– Я к вам, – строгим голосом произнес Алехин, не считая нужным в этих обстоятельствах даже поздороваться с репортером.

– Чем имею честь? – с ехидцей спросил Заливной. Напряженная улыбка, появившаяся на его губах, говорила о том, что он не ждал ничего хорошего от предстоящего разговора.

– Вы писа… – начал было Алехин, но его перебил телефонный звонок. Заливной поднял трубку, сердито произнес: «Алло!» – но в следующую секунду голос его резко изменился, став сразу елейным и подобострастным.

– Слушаю, господин редактор!.. Хорошо, записываю… Так… «Разграбление Третьяковской галереи»… Так, хорошо! Сделаю шапкой, да, да, сделаю… «Москва закупила в Америке сто тысяч электрических стульев». Есть, записал. Дальше… «Миллионы безработных в городах, десятки миллионов в деревнях». Записал… Может быть, добавить, господин редактор: «Люди мрут с голоду, трупы на улицах Москвы…» Не стоит? Вы считаете, что чересчур? Хорошо, господин редактор. Записываю: «Положение хуже, чем при царизме». Есть. Да, записал, господин редактор. Сделаю, обязательно сделаю… Что? Приготовил… Я вам сейчас прочту.

Заливной нашел среди папок какую-то бумажку и прочел ее по телефону.

– Я нашел, господин редактор… – опять заговорил Заливной в трубку. – Думаю дать на третьей странице… Вот оно… «Объявление. Лекция Г. К. Урбина, 79 Рю Дельферт Рюере, «Зачем нам погибать?». Хорошо. Спасибо… До свидания, господин редактор!

– Так что вы хотели сказать? – с той же напряженной улыбкой обратился Заливной к Алехину. Тот повторил вопрос:

– Вы писали заметку о банкете?

– Я, – с вызовом ответил Заливной. – А что?

– То, что вы наврали с три короба, вот что! Как вам не стыдно!

Алехин, несмотря на данное слово, начинал терять терпение и с каждой минутой все больше возмущался.

– Стыд я сдал Семенову, когда нанимался на работу, – спокойно парировал Заливной. – И где же я наврал?

– Вот где, – протянул Алехин газету репортеру. – Разве я так говорил? – ткнул он пальцем в последние строки заметки.

– Примерно так.