Александр Алехин. Жизнь как война

Алехин интересен далеко не только шахматами. Его жизнь соткана из тайн и загадок – распутать клубок кажется задачей почти невыполнимой. Биографы до сих пор с жаром бьются над разгадками алехинских поступков, пытаются проникнуть в голову четвертого шахматного чемпиона мира, объяснить те или иные его решения; разобраться, как укоренились ярлыки на букву «а» – алкоголик, альфонс, антисемит… Александр Александрович сам уже не ответит ни на один вопрос, потому велик соблазн переноса собственной личности на многогранную персону героя. Но чтобы понять Алехина, этого недостаточно. Нужно постоянно отключать свое внутреннее «я» – ради объективной, всесторонней оценки одной из величайших фигур в истории шахмат.

В такой ситуации ключом к шифру личности Алехина может стать обстановка, в которой он жил и творил. Пытаться изучить гениального шахматиста (и притом весьма противоречивого человека) в нарочитом отдалении от событий, бурливших вокруг его персоны, – дело тупиковое. Нельзя просто влезать в его шкуру, бегло оценивая факты биографии. Нужно погрузиться в ту сложную атмосферу, в которой он пребывал, и пытливо анализировать без преувеличения катастрофические происшествия, двигавшие его личность по доске жизни в ту или иную сторону.

Быстро выяснится, что Алехин никогда не ходил прямо, как пешка. Скорее его излюбленным было движение коня («г»): вроде совершал длинный шаг – и тут же смещался, удивлял. А все потому, что жизнь не щадила Алехина: ему приходилось лавировать, чтобы не сгинуть…

Не только события, но и современники сильно влияли на него. Их тоже требуется «прощупать», чтобы лучше узнать самого Алехина. Они формировали мировоззрение шахматиста, расставляли акценты, направляли.

Пожалуй, наибольшее влияние оказал на него кубинский гений шахмат Хосе Рауль Капабланка. Хотя Алехин вряд ли всерьез воспринимал его как человека, личность – скорее Капа стал для него самой главной в жизни шахматной задачей, требующей многолетней, кропотливой, вдумчивой работы, попытки объять необъятное. Задачей настолько сложной, что справиться с ней в какой-то момент стало для Алехина делом принципа. Капа оказался маяком, на который направлял свои паруса русский шахматист. Кубинец помогал не сбиваться с пути, как бы жизнь ни пыталась отклонить Алехина от курса следования – а пыталась она неутомимо.

Разумеется, по-человечески Капабланка тоже влиял на русского визави. Алехину нужно было тянуться за ним, соответствовать высоко задранной планке. Хосе Рауль, особенно в ранге шахматного короля, превратился в идеальную медийную персону, как и подобает дипломату, которым он одно время успешно работал. Его боготворили болельщики, за ним бегали женщины; он умел очаровывать, появляться на публике так, что все поворачивали к нему головы. В его жизни оказалось много солнца и мало (в сравнении с Алехиным) забот, и, возможно, поэтому сам он стал солнечным, улыбчивым человеком, без принуждения располагавшим к себе. Ни одна светская вечеринка не обходится без таких, как он. Чего не скажешь об Алехине.

У русского шахматиста капабланковской харизмы, пожалуй, не было. Приходилось все время учиться этому мастерству, преодолевать себя, менять свой скверный характер, который неуклонно портился из-за постоянных лишений и особенностей психотипа. Вся его жизнь – это подкрутка сложных внутренних настроек под обстоятельства. Не каждый способен проявлять гибкость; у Алехина это получалось лучше, чем у многих – вопрос, какой цены стоил ему вынужденный конформизм… Зато он знал жизнь получше Капабланки, видел ее во всех ракурсах (в том числе и максимально неприглядных), и очень может быть, это помогло ему сокрушить кубинца в матче за корону, который до сих пор считают жемчужиной шахматной мысли. Ведь когда сходятся титанические характеры, значение имеют не только превосходные спортивные характеристики, но и простая жизненная смекалка.

А еще Алехин безгранично уважал себя, что придавало ему сил, в том числе за доской. Это выражалось в абсолютном самомнении, типичном для гения, который понимает свою исключительность. Он стал очень требовательным к другим, особенно по части всего, что касалось его самого. Себя в обиду Алехин не давал и, если того требовали обстоятельства, мог жестко ответить.

Огромную роль в формировании прочнейшего алехинского стержня сыграла родина. Период до пожизненной эмиграции считается наиболее тайным, загадочным. Алехин словно сидел на пороховой бочке, которая взрывалась вновь и вновь, и удивительно, что ему удавалось оставаться в живых. Наверное, он оказался слишком сильным, чтобы сдаться, отчаяться, – а предпосылок для этого набралось предостаточно.