Снова приходят поклониться три царя; и снова пастухи, уже седые, приводят свои стада; между звездами золотятся бесчисленные нимбы,
В «Итальянских стихах» Блок создает новый для него живописно-пластический стиль; впервые в его оркестре наряду с «арфами и скрипками» звучат медные трубы «торжественной латыни».
В отделе «Разные стихотворения» автор помещает вольное подражание стихотворению Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Его полновесные крепкие стансы — достойны великого поэта. Совершенна строфа:
В отделе «Арфы и скрипки» выделяется своей торжественной отрешенностью дидактически-философская «Дума»:
Холодное раздумье, строгое поученье в духе Баратынского — новая струна в лире Блока.
Поэтическая жатва 1909 года увенчивается известным каждому русскому читателю стихотворением «Осенний день», одним из самых совершенных созданий Блока:[50]
Тихий осенний день; над овином стелется дым и летят журавли:
Заключительная строфа подхватывает этот плач — нищая Россия откликается на него рыдающей песнью:
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ПОЭМА «ВОЗМЕЗДИЕ» (1910–1911)
Блок вернулся из Ревеля очень встревоженный здоровьем матери. У Александры Андреевны на почве болезни сердца начались припадки эпилептического характера, после которых она впадала в угнетенное состояние. Блок наводит справки о санаториях, совещается с докторами-психиатрами, умоляет мать переехать в Петербург. К своей квартире он присоединяет две комнаты из соседней квартиры и с увлечением занимается устройством помещения для матери. В его длинных письмах, полных деловых подробностей, советов, утешений, чувствуется глубокая скрытая нежность. Александра Андреевна приезжает в Петербург в начале февраля, а в марте ее перевозят в санаторию, в Сокольники, около Москвы.
Нервная болезнь матери Блока выражается в ужасе перед жизнью. Поэт старается ее ободрить и успокоить, но он сам живет в «страшном мире» и тоскует не меньше ее. В январе он внезапно оживляется: к земле приближается неизвестная комета, быть может несущая гибель. «Известно ли тебе, — пишет он матери, — что кроме кометы Галлея (безопасной, вроде Натальи Николаевны) идет другая, неизвестная— настоящая незнакомка? Хвост ее, состоящий из синерода (отсюда — синий взор), может отравить нашу атмосферу, и все мы, примирившись перед смертью, сладко заснем от горького запаха миндаля в тихую ночь, глядя на красивую комету». И через два дня снова пишет о комете: «Я очень оживлен, комета, разумеется, главная причина. Оказывается, можно „опасаться“ хвоста кометы Галлея, а о второй еще решительно ничего не известно, кроме того, что она летит со страшной быстротой».
Но надежды на конец света обманули поэта, и он вскоре разочаровался в кометах: «О комете я как-то перестал думать или думаю редко» (письмо от 27 января). Комете Галлея посвящено стихотворение «Комета»:[51]
звезда «из синей вечности» грозит миру «последним часом», но человек не боится гибели; навстречу комете он посылает своих «стальных стрекоз» — свои аэропланы. Очень выразительна в нарастающем напряжении третья строфа: