Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

с Борей, преданным сектантскому безумию?» Все это мол­

чаливо проходит между мной и А. А., ибо он с обычной

своей невыразимой чуткостью догадывается о всех карти­

нах моей жизни у Мережковских, вплоть до разговоров

там о нем, и провоцирует своими смешками меня к из-

300

лишней откровенности с ним, на которую я иду, потому

что вижу его теплое, мягкое отношение к Мережковским.

Он, не перенося их как общественных деятелей, считая

их, как таковых, дотошными и слепыми, нарочитыми,

особенно отрицательно относясь к ним за компромисс

(брак с идеалистами), тем не менее с мягкой человече­

ской симпатией подходит к ним как к людям. Разговор

наш с А. А. в то время часто вращался вокруг Мереж¬

ковских, потому что А. А. их любил и ценил, понимая

их в интимном быту, но поскольку они это свое интим­

ное превращали в общественно обязательное, постольку он

видел в них лишь субъективистов, сломавших все ценное

в собственных устремлениях, в упорном хотении раздуться

до новых Лютеров и обреченных на неудачу. И во-вторых:

А. А. видел мое увлечение Мережковскими и, братски

любя меня, входил в мои интересы, видя меня, которого

он любил, в их среде, видя трудности, возникающие от­

сюда для меня, понимая, что это все — «не то» для меня.

Это сочувствие, умение это перевоплотиться в мелочи

моих интересов происходило от большой нежности ко мне

и ясного понимания меня в моем внутреннем образе.

Я видел это. Уже одна несоизмеримость отношений А. А.

к Д. С. Мережковскому сравнительно с отношением Д. С.

к А. А . , — трезвая любовная чуткость с одной стороны и

непонимание с другой, решило мой выбор: я влекся к

А. А. всей душой. Так убегал я от религиозной общест­

венности к А. А., как к себе (каждый день убегал), и

отдыхал душою и духом в гостеприимном доме. Так что

за день до отъезда я простился с Мережковскими и пе­

ребрался в гостиницу, чтобы провести мой последний пе­

тербургский день нераздельно с А. А. и Л. Д. (после мне

«досталось» за это от Мережковских). Время моих путе­

шествий к А. А. через Литейный мост — два-три часа

дня. Очень часто просиживал я у Блоков до семи-восьми

часов вечера. Квартира, в которой они жили, была свет­

лая, чистая и просторная. Из передней вели две двери,

одна — в комнаты А. А. и Л. Д., в кабинет и спальню,

отделенные от всей квартиры и составлявшие как бы

квартиру в квартире. Другая дверь вела в просторную

комнату, поражающую чистотой паркетов и белизною стен.

Здесь была расставлена мебель, стоял рояль и, если па­

мять мне не изменяет, небольшой книжный шкап. Отсю­

да направо дверь уводила в столовую, откуда уже шла

в комнаты Ф. Ф. и Александры Андреевны, в коридор

301

и кухню. Очень часто дверь отворял мне сам А. А. и про­

водил к себе в кабинет: узкую комнату в одно окно, кон­

чавшуюся дверью в спальню, откуда часто к нам выходи¬

ла Л. Д. или куда скрывалась во время наших дол­

гих сидений. Комнату занимали: большой письменный

стол, помнится красного дерева, диван. Перед столом сто­

яло удобное кресло, у окна столик с креслами и против

стола узкий книжный шкап. А. А. в эту пору ходил до­

ма в необыкновенно шедшей к нему черной шерстяной

рубашке без талии и не перетянутой пояском, расширяю­

щейся к концу, с выпущенным широким отложным бе­

лым воротником à la Байрон, с открытой шеей, напо­

миная поэта начала столетия. Его курчавая голова, вы­

сокая шея и вся статная фигура останавливали внима­

ние. Я садился на диван, опершись рукою на край стола.

А. А. садился в кресло перед столом, а выходившая к

нам Л. Д. очень часто забиралась с ногами на кресло

около окна, и начинались наши молчаливые многочасовые

сидения, где разговора-то, собственно, не было, где он

был лишь случайными гребешками пены какого-то непре­

рывного душевного журчания струй, а если и был раз­

говор, то вел его главным образом я, а А. А. и Л. Д.

были ландшафтом перерезавших их ручья слов. Помнит­

ся, что этот ручей был — для ландшафта, где взвивались

птицы, восходили и заходили зори. Помнится, З. П. Гип­

пиус допытывалась у меня: «Ну, о чем вы у Блоков, на­

пример, говорите? А. А. человек молчаливый, Л. Д. тоже,

я не понимаю, что вы делаете там каждый день». И я

должен был раз признаться, что разговора-то в обычном

смысле у нас нет вовсе. «Но это какое-то молчаливое ра­

д е н и е , — даже возмутилась З. Н . , — все эти несказанности,

неизреченности, где-то, что-то и к т о - т о , — весьма опасная

вещь». Она не могла понять, что не было никакого «где-

то» и «что-то» у Блоков, а было подлинное, хорошее, че­

ловеческое конкретное общение, самое представление о

котором испарялось в абстрактной, многословной, вырож­

дающейся интеллигентской писательской среде, в кото­

рой А. А. был уже в одном своем факте конкретного от­

ношения к человеку подлинным революционером, явлени­

ем непонятным, о котором нужно было непременно

судить вкривь и вкось. И я слышал эти разговоры об А. А.

вкривь и вкось в литературной среде тогдашнего Петер­

бурга. Как в эпоху «Двенадцати» на него косились за

«большевизм», так в эпоху выхода «Стихов о Прекрасной

302

Даме» на него косились как на антиобщественного, как