Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Времена для государственной литературно-издатель­

ской работы были тяжелые. Интеллигенция саботажни­

чала и сотрудничать с рабоче-крестьянской властью де­

монстративно не хотела. Из приглашенных к сотрудни­

честву в великом культурном деле откликнулись немно­

гие, но и эти были для нас загадочным сфинксом. Сумеем

ли сговориться, найдем ли общий язык — вот вопрос, с

которым я подходил к каждому.

Я внимательно следил за Блоком. Торопясь кончить

разговор с А. Бенуа, с этим высокообразованным, куль­

турным европейцем с ног до головы, я не спускал с по­

эта взгляда. Прожив за границей десять лет, я не видел

живых представителей новейших литературных течений

и рассматривал его, ставя грани между ним и многими

его современниками, шумливыми, но менее достойными

и великими.

А он стоял подвижный. Прямой, в твердой позе, с еле

склоненной набок головой, с рукой за бортом плотно за­

стегнутого костюма. Собеседник что-то возражал, жести­

кулируя и берясь за голову, а он стоял невозмутимый,

как изваянье, с устремленными глазами, с величавым

спокойствием, и только было заметно, как двигались его

губы.

Затем он резко повернулся и подошел прямо к нам.

— Кажется, товарищ Лебедев-Полянский. Ваше пись­

мо я получил. Дело интересное. Посмотрим, как сгово­

римся. Все мы люди разные, по-разному расцениваем

происходящее. Во всяком случае, попытаемся что-нибудь

сделать. Вы не из Смольного? Есть тревожные новости?

— Да. Есть какие-то неприятности на фронте.

Он опять стоял какой-то вытянутый, аккуратный; Но

не такой, как Бенуа. Русский, настоящий русский, с на-

182

шей душой, с нашими русскими мыслями. Приятная речь,

мягкий выговор, излучающие теплоту задумчивые, не­

сколько блуждающие г л а з а , — все располагало к нему. Он

был прост, искренен и, быть может, задушевен. Времена­

ми какая-то тень отражалась во всем н е м , — задумывал­

ся, морщины бороздили открытый лоб, и взор как бы

ошаривал пространство. Усталость лежала в складках

его губ.

— Пойдемте вот... туда, в угол. Сядем.

Ласковость куда-то исчезла. Он становился... не офи-

циальнее, а строже, суше; фразы приняли литературный

склад. Промелькнула раздраженность.

Я насторожился.

— Садитесь. А я здесь, в мягком усядусь.

И из полутемного угла выглянуло усталое лицо, спо­

койнее стала речь, и ласковость вернулась.

— Как вы смотрите на все происходящее? — спросил

его я.

Нехотя, растягивая слова, как бы выдавливая их из

себя, он начал:

— Я... я думаю, что будущее будет хорошо. Но хва­

тит ли у вас, у нас, у всего народа сил для такого

большого дела?

Я начал было развивать мысль о ходе революции и

ее силах.

— Я говорю о моральных, о духовных с и л а х , — пере­

бил он м е н я . — Культуры нет у нас. Беспомощны мы во

многом. От жизни оторваны.

Минут пять говорил на эту тему. Но без увлечения,

пожалуй, по-профессорски.

По паркетному полу косым лучом скользил блик

луны. Через переплет окна виднелась белоснежная поло­

са Невы, а вдали виднелась Биржа и темнела с блестя­

щим шпилем Петропавловка.

Временами он приподнимался в кресле, наклонялся

вперед, и свет освещал одну половину его лица. Вперив

взор прямо в мои глаза, он порывисто произнес:

— Вас интересует политика, интересы партии; я, мы,

поэты, ищем душу революции. Она прекрасна. И тут мы

все с вами.

Мне очень хотелось выяснить это «мы», но шумно во­

шел Луначарский.

— Никак не мог. Никак... Здравствуйте! Рвут на

части! Сейчас только кончилось собрание.

183

Разговор прервался. Публика встала, задвигалась.

Вскоре сели за длинный стол — и заседание открылось.

Вопрос, который вызвал длинные рассуждения, был

вопрос о новой орфографии. Соответствующий декрет во­

шел уже в силу, но его не всегда можно было применять,

особенно при перепечатке поэтических произведений.

В отдельных случаях это может разрушить рифму и рас­

строить музыку стиха.

Большинство присутствовавших принципиально при­

знало, что в целях педагогических и других надо пере­

печатывать классиков по новой орфографии, за исключе­

нием отдельных случаев, искажающих текст. Блок занял

особую позицию в защиту буквы « » и даже «ъ».

— Я понимаю и ценю реформу с педагогической сто­

роны,— говорил он.— Но здесь идет вопрос о поэзии.

В ней нельзя менять орфографии. Когда поэт пишет, он

живет не только музыкой, но и рисунком. Когда я мыслю

«лес», соответствующее слово встает пред моим вообра­

жением написанным через « ». Я мыслю и чувствую

по старой орфографии; возможно, что многие из нас су­

меют перестроиться, но мы не должны искажать душу

умерших. Пусть будут они неприкосновенны.

Я сидел рядом и задал вопрос:

— Но ведь вы, наверное, пишете без «ъ».

— Пишу без него, но мыслю всегда с ним. А главное,

я говорю не о себе, не о нас, живущих, а об умерших,—

их души нельзя тревожить!

Так он и остался при своей точке зрения.

Странной и непонятной загадкой казался мне этот

взгляд. Ценить реформу и не допускать «лес» печатать

у старых классиков через «е». Устремление вперед с «ду­

шой революции», и вдруг защита « » и «ъ».

И говорил он об этом много и страстно. Во время за­

седания и после него он отыскивал новые аргументы в

свою пользу.

Собрание кончилось поздно. Часть публики уже ра­

зошлась.