Александр I

Какая ужасная весть для матери, для августейшей государыни, – лишь благочестивая и сильная душа ее могла перенести такую потерю, такое горе! Успокоенная относительно драгоценной жизни Александра первым письмом императрицы Елизаветы, несчастная мать, преисполнившись надежды и радости, бросилась к алтарям, чтобы воздать благодарение Всевышнему, который, казалось, внял наконец мольбам пятидесяти миллионов людей, моливших Его о возвращении им их государя, их отца. Весь Петербург, опьяненный радостью по случаю прибытия курьера с добрыми вестями и запечатлев на память каждое слово трогательного послания своей возлюбленной государыни, толпами направился в церкви… Не кончился еще молебен, как Великий князь Николай получил последнюю роковую весть. Он вернулся в собор, где все были поражены изменившимся его лицом, на которое горе наложило свою печать. Не имея духа нанести столь ужасный удар сердцу матери, он решил, что одна религия будет в состоянии смягчить его. Митрополит направился к государыне, держа в дрожащих руках крест, накрытый черным крепом. При виде медленно и торжественно выступавшего священнослужителя, с вечным символом страдания в руках, несчастная мать поняла постигшее ее горе и, подобно Богоматери, упала без чувств у подножия распятия, знаменовавшего ей собственную ее утрату… Какая горестная картина и какой сюжет для великого художника! Внутренность великолепного Казанского собора, сверкающего золотом и огнями; облаченный в богатые ризы священнослужитель, отражающий во всех своих чертах безмолвное невыразимое горе; величественная государыня – столь нежная мать, проявляющая на своем лице внезапный переход от радости к горю; Великий князь Николай, удрученный собственным горем и в то же время тревогой за любимую мать; группы присутствующих, отражающих на своих лицах сомнение, надежду и страх; таинственный свет алтаря, рядом с мрачным блеском свечей и лампад; ладан, еще курящийся у подножия алтаря; богослужение, переходящее от радостного молебна к печальной панихиде, – какой сюжет для нового Рафаэля! Какой материал для нового шедевра!

Вид Казанского собора в 1821 году.

Цветная литография по рисунку Б. Патерсена

Европа одновременно узнала о болезни и смерти великодушного государя, возвратившего ей мир и спокойствие. Его оплакивали по всей Европе. Народы с горестью узнали, что друга, освободителя наций уже не стало. При дворах все облеклись в траур. Австрийский император, узнав о смерти Александра, своего верного союзника, воскликнул в порыве чувствительности, делавшей честь как ему, так и тому, кого он оплакивал: «Я потерял лучшего своего друга!» – трогательное и красноречивое слово в устах государя[158]

.

В Париже при русском посольстве в это время готовились праздновать день рождения государя, которому отныне принадлежали лишь посмертные почести. Я не стану описывать своих чувств при получении этой скорбной вести: одна религия может успокоить и смягчить подобные горести. Я узнала о роковом событии неожиданно из письма, присланного мне из Парижа в деревню, где я находилась. Как только я мельком пробежала его, у меня вырвался горестный крик; граф Ш***, очень удивленный, спросил, что со мной; я с рыданиями сообщила ему весть, восклицая, что этого быть не может. Граф Ш*** бросился к газете, которую он еще не открывал, и вернулся со слезами на глазах: мы не могли более сомневаться в нашем несчастье. Даже мой сын почувствовал его. Граф Ш***, положив руку на его голову, сказал в присутствии нескольких лиц: «Бедное дитя, он еще не знает все, что он потерял».

Мой Александр, печально подняв головку, сказал: «Я потерял своего крестного отца!»

Каждый день получались подтверждения горестной вести, притом со зловещими подробностями, наполнявшими душу негодованием и возмущением. Общепринятое мнение, что эта прекрасная жизнь прервалась лишь десницей Провидения, впервые влило утешение в мое сердце. Тем не менее, хотя вокруг меня постоянно раздавались роковые слова: «Император Александр умер в Таганроге»; хотя я много раз видела эти слова на письме и они неотступно преследовали мое воображение и днем и ночью, – несмотря на все это, мое сердце, мое воображение – все во мне отказывалось поверить очевидности; и я постоянно видела Александра перед собой таким, как я узрела его в последний раз, во всей его привлекательности и изумительной доброте. Вместо того чтобы отбрасывать от себя столь печальные подробности, встречавшиеся в газетах, я жадно их искала; я черпала утешения в этом всемирном трауре, в раздирательных и так прекрасно выраженных сожалениях, находивших отклик в моем сердце. Мне отрадно было видеть, что печать моя разделяется даже обитателями той Шампаньи, в которую Александр вступил победителем. Вплоть до бедного виноградаря в окрестностях Эперней или Вертю, никого не было, кто бы не воскликнул, узнав о смерти Александра: «Ах, какое несчастье!.. Он спас Францию!»

Крестьянка сказала мне однажды: «Увы! Он был столь же добр, как и красив!»