Александр II

Император Александр II прибыл в Кишинёв вечером 11 апреля.

В окнах домов горели свечи, вдоль тротуаров чадно дымили и полыхали жёлтым пламенем плошки. Тихо реяли между позеленевшими раинами флаги. Народ толпился по улицам. В городских церквах шёл пасхальный перезвон. Восторженное народное «ура» неслось за государевой коляской. На 12 апреля был назначен высочайший смотр войскам, собранным в Кишинёве на скаковом поле.

Утро этого дня было хмурое и прохладное. Серо-фиолетовое небо висело над городом. Солнце не показывалось. Тихая печаль спустилась на землю.

Государь в мундире с вензелями своего отца на погонах утром подошёл к окну и смотрел на непривычный вид южного степного молдаванского города. Широкая улица в тополях уходила вдаль. У подъезда губернаторского дома стояли коляски.

Государь посмотрел на часы.

– Его высочество готов? – спросил он у стоящего сзади дежурного флигель-адъютанта.

– Их высочество государь наследник цесаревич и великий князь главнокомандующий ожидают ваше императорское величество внизу.

Государь ещё раз взглянул на часы. Медленно, будто колеблясь, взял со стола белые замшевые перчатки и каску с серебряным свитским орлом, тяжело вздохнул, поднял прекрасные голубые глаза к небу, перекрестился и пошёл к лестнице, устланной ковром.

У Кишинёвского собора, на высокой паперти государя ожидал в полном облачении епископ Кишинёвский и Хотинский преосвященный Павел.

Во вдруг наставшей, после криков «ура», тишине были слышны бряцание шпор, стук шагов и звякание сабель поднимавшейся за государем на паперть свиты. Потом и эти звуки затихли, и в тишину весеннего утра вошли слова преосвященного:

– Благочестивейший государь! Один ты с верным твоим народом возлюбил попираемые пятою ислама христианские народы не словом только, или языком, но делом и истиною.

Порфирий стоял сзади владыки и думал: «Один ты… вся Европа молчала… Вся Европа противоборствовала, мешала, спокойно и равнодушно взирая на избиения и муки славян. Наш государь не говорил, не убеждал, но пошёл –  д е л о м  и  и с т и н о ю». Порфирий набожно перекрестился.

– Ты грядёшь к нам для того, – продолжал владыка, – чтобы повелеть твоим войскам, если не всецело сокрушить… («Отчего бы и нет?» – подумал Порфирий), то сокрушительно потрясти в самых основаниях врата адовы, именующие себя Высокою и Блистательною Портою…

«Да, конечно, – думал Порфирий, – конечно, война…» Его сердце часто забилось, и некоторое время он не мог слышать, что говорил владыка Павел.

– Под осенением небесных и земных благословений войска твои, предводимые своим доблестным, беспредельно, восторженно любимым, тезоименным победе вождём, августейшим братом твоим, – неслось с высоты паперти, – да порадуют тебя своими бранными подвигами и славными победами, как доселе, конечно, радовали тебя превосходным воинским духом, порядком и благочестием, и в своём победном шествии да перейдут и тот предел, до которого в начале своего царствования дошёл славный ваш родитель, император Николай, предписавший Порте мир в Адрианополе. От блеска подвигов и побед твоих войск да померкнет луна и да воссияет, как солнце, Христов Крест! Аминь.

«Константинополь», – с восторгом думал Порфирий, осторожно и незаметно пробираясь за спинами певчих к наёмному фаэтону, чтобы поспеть до государя приехать на скаковое поле. Вслед ему неслось торжественное красивое пение архиерейского хора: «Исполла эти дэспота».

Звенели дисканты, густой октавой гудели басы.

IV

Лихой кубанский казак в развевающейся черкеске, с трепещущим за спиной алым башлыком, пролетел мимо генерала Драгомирова, не в силах сдержать понёсшего его коня, на скаку прокричал:

– Его императорское величество изволют ех-ха-ать!

– Ж-жал-лонёр-ры, на свои места! – профессорским баском пропел Драгомиров.

Над тёмными рядами солдат в мундирах вспыхнули пёстрыми бабочками алые, синие, белые, зелёные и пёстрые флажки и разбежались по полкам, исчезнув за ротами.

На разные голоса раздались команды: «Равняйсь… Смирно!»; и опять: «Равняйсь…»

Всё казалось, что кто-то выдался вперёд, кто-то осадил, кто-то «завалил плечо»…

По широкой дороге, обсаженной раинами, вилась пыль. Звон бубенцов становился слышнее. С ним шло, приближаясь, народное «ура». Точно только этого и ожидала природа. Вдруг разорвались поднявшиеся к небу туманы, в серых тучах голубой просвет, солнце брызнуло золотыми лучами, заиграло алмазами на остриях штыков, озарило алые, синие и белые околыши кепи, погоны, пуговицы, стальные бляхи ремней, медные котелки.

Кавалерия села на лошадей. Пёстрые двухцветные уланские и трёхцветные гусарские флюгера заиграли на пиках.

– Па-рад! Смир-р-рно!.. На плечо! По полкам шай на краул!

– Вол-лынский полк, – громко, распевно и радостно скомандовал командир полка полковник Родионов. – Шай!

Он выждал момент, когда государь, выйдя из коляски, сел на лошадь и поднял её в галоп, и тогда закончил:

– На кр-раул!