Александр II

В августе начались приемные экзамены в университет, и Никитенко с грустью отмечал неразвитость поступающих, среди которых стало больше поляков, немцев и других иностранцев. В эти дни Никитенко слушал в авторском чтении отрывки из романов «Обломов» и «Дворянское гнездо», которые оценил очень высоко.

Весной в залах Академии художеств была выставлена картина Александра Иванова, о которой давно ходили разные толки. Вдовствующая императрица видела творение Иванова в Италии в мастерской художника, куда он ранее никого не пускал. Ее удивили размеры картины, но сама картина несколько разочаровала. Ожидалось нечто вроде «Последних дней Помпеи» с бурным эффектным действом, а оказалось – сосредоточенное молчание. Даже главная фигура Мессии была где-то вдали и едва видна. Александр, приуготовленный матушкой, не выразил желания приобрести ранее заказанную им картину.

Толки вокруг творения Иванова не умолкали и были преимущественно неблагоприятные. Знатоки, воспитанные на традициях классицизма, отмечали неправильную постановку фигур («которые нельзя обращать к зрителю спиной!») и строгую, «сухую» живопись, далекую от колористов немецкой школы Оверлока. Другие возмущались «иудейской» внешностью персонажей (забывая, что действие картины происходит в древней Иудее). Газеты упрекали художника в «прозаизме выражения» величайшего в истории события.

Немногие тогда в Риме и Петербурге поняли стремление художника выразить не столько внешнее действие, сколько мысль: «начался день человечества, день нравственного совершенствования». В июне Иванов умирает от холеры.

Удивительное дело – произведение подлинного искусства, порожденное упорной мыслью и вдохновенным гением. Сами того не подозревая, их творцы выражают много больше, чем намеревались, воплощая в картине, романе или симфонии и общечеловеческие страсти и дух своего времени. Так, в картине Иванова можно увидеть тот перелом бытия, который наступил в России, то неясное ожидание нового, которым жило общество. Главным же было прозвучавшее указание на Спасителя мира, готового к смерти ради людей, а те – сомневаются, и верят, и не верят в вечно новую Истину.

Холодность к картине Иванова никак не была показателем религиозного равнодушия петербургского общества. Многочисленные церкви и соборы никогда не пустовали. Поездка в ближнюю Сергиеву пустынь, где настоятелем был известный о. Игнатий Брянчанинов, была почти обязательной как для мещан, так и для аристократии. Кстати, покойный император особо благоволил к этому монаху, которого знал с юных лет юнкером-инженером. В связи с назначением в 1857 году епископом Кавказским и Черноморским и в память о Николае Павловиче Александра Федоровна вручила святителю панагию с изображением Богоматери, украшенную бриллиантами и рубинами. Тяжко больной владыка Игнатий мечтал о тихой келье, возможности молиться и писать духовные сочинения, но вынужден был вновь покориться. Его отъезд опечалил петербуржцев.

Говорили в тот год – и совсем иное! – о Михаиле Николаевиче Муравьеве, получившем летом прозвище «трехпрогонного»: занимая должности министра государственных имуществ, председателя департамента уделов и директора межевого корпуса, он в поездку по России взял разом прогоны по трем ведомствам. Муравьев взял бы и по должности члена Государственного Совета и вице-председателя Географического общества, но там прогонные не полагались. Умный и образованный, по общему признанию, он был безмерно жаден и властолюбив.

19 августа в среду на Выборгской стороне на пороховых заводах взорвалось до 1800 пудов пороха, и взрыв был ощутим во всех частях Петербурга. Вследствие жаркого лета горели леса, торфяники. Там и тут вспыхивали пожары, которые тушили солдаты, нередко грабившие под шумок. Возникли слухи о поджигателях, кто-то где-то видел найденный ком горючих веществ.

Обыватели со страхом передавали друг другу, что по ночам неизвестные личности ходят по улицам под видом маляров с красками или полотеров с мастикой, и у них есть такой состав, что стоит только помазать стену дома, как под первыми лучами солнца она вспыхнет ярким пламенем. Полиция хватала и маляров, и полотеров, и мальчиков, торговавших вразнос спичками, но злоумышленников не находила.

Волнение случилось и в Царском Селе. Летом в отсутствие наследника в его покоях производили ремонт. Вскрыли пол для замены износившегося паркета и вдруг увидели под полом скелет. Призванные врачи определили, что скелет женский. Все уже истлело, остались одни кости и бриллиантовая серьга. Кто она была – осталось загадкой.

Мария Александровна была чрезвычайно этим взволнована и слегла в постель на несколько дней. Александр утешал ее с дороги в письмах, что все это вздор, дела давно минувших дней и никакого отношения к Никсе иметь не могут, и делился радостью, что дворянство во всех губерниях горячо встречает его, обещал скоро быть. Но никто – ни муж, ни Анна Тютчева – не смог разубедить императрицу в том, что женский скелет в покоях наследника есть дурной знак.