Александр II

Шамиль был взят в плен 25 августа с 400 мюридами на весьма почетных условиях, предложенных наместником. (Вскоре он был выслан в Калугу, где прожил более десяти лет, а умер в Аравии, отпущенный русским правительством для совершения паломничества.) Барятинскому в Тифлисе была устроена триумфальная встреча, толпы на улицах, девушки в белых платьях бросали цветы под копыта его коня.

Покорение Восточного Кавказа и вся деятельность князя по освоению края были высоко оценены государем: Барятинский получил Андреевскую ленту, Георгиевскую звезду и звание фельдмаршала, и уж более, казалось, ему и желать нечего.

Война пошла на убыль, и постепенно наскучивала князю Александру Ивановичу. Чем дальше, тем больше Барятинского томило горькое чувство своей ненужности. В Петербург его не звали, хотя в редкие свои приезды он обсуждал с императором именно внутренние реформы.

В личных беседах с государем и в пространных письмах он весьма развернуто излагал свои соображения по поводу реформирования русской армии. Зная пропрусские симпатии Александра, во всех своих планах Барятинский исходил из того, что прусская армия и будет взята за образец. Оставляя в стороне детали, скажем, что во главе прусской армии стоял король, а реальным главой ее был начальник Генерального штаба, в каковом качестве Барятинский видел себя. Военное же министерство имело весьма ограниченные административно-хозяйственные функции. В роли военного министра, своей правой руки, Барятинский видел генерала Милютина. Летом 1859 года в разговоре с императором он прямо назвал кандидатуру Милютина на этот пост.

Забежим немного вперед в нашем повествовании. В августе 1860 года Милютин назначается на пост товарища (заместителя) военного министра, в мае 1861 года вступает в управление министерством. Генеральный штаб остался всего лишь департаментом министерства. Такого удара князь Александр Иванович не ожидал. Он порвал с неблагодарным Милютиным, тихим интриганом, без помощи Барятинского так и оставшимся бы на второстепенных штабных должностях, и решительно охладел к управлению краем. Все болезни и ранения пошли на приступ и одолели бесстрашного фельдмаршала. Барятинский попросил отпуск и уехал за границу.

Между тем деятельность Дмитрия Милютина в военном министерстве при внешней стремительности карьеры протекала вовсе не так уж гладко. Начать с того, что министр Сухозанет, в свое время добившийся его смещения, встретил его враждебно.

– Служебное мое положение совершенно ненормальное, – рассказывал Дмитрий брату Николаю. – Почти устраненный от дел министерства, я остаюсь лишь безучастным слушателем ежедневных докладов Сухозанета государю.

Независимость и чувство собственного достоинства в характере нашего героя были так велики, что он не вытерпел этого внешне почетного, а по сути унизительного положения, и весной 1861 года подал рапорт о предоставлении ему длительного отпуска «для морских купаний».

Но у Александра Николаевича были иные виды на генерала. Он присмотрелся к нему, вполне оценил его знание военного дела и положения дел в армии, знал о его беспримерном трудолюбии и высоком бескорыстии. В искренности и скромности генерала Александр вполне мог убедиться сам.

Было и еще одно соображение, не деловое, но важное. Честолюбивый Барятинский, поставленный во главе армии, вполне мог оттеснить его самого, воображая себя гениальным полководцем. Пусть уж лечится в Дрездене, а реформировать русскую армию будет генерал Милютин – по указаниям императора. Да будет так!

9 ноября 1861 года он утверждает Дмитрия Милютина в должности военного министра.

Но прежде военной реформы ему следовало провести главную реформу – крестьянскую.

Время работало против «стародуров» и в переносном и в прямом смысле. Алексей Федорович Орлов, их оплот и надежда, старел и дряхлел с каждым днем. Александр, говоря по совести, даже не хотел видеть его в таком состоянии, но Адлерберг и Долгоруков рассказывали случай за случаем. То князь влюбился в оперную диву Анджелику Бозио и как мальчишка выполнял все ее прихоти. То совсем потерял память и пришедшего с докладом обер-полицмейстера вдруг спросил: «Да, скажи мне, что делает мой приятель фельдмаршал Паскевич?» – «Ваше сиятельство, уж пять лет, как Паскевич умер!» – «Умер? Жаль. Какая потеря для государства». Но на протяжении доклада Орлов еще раз пять спросил о здоровье Паскевича, и горячий и раздражительный генерал, едва сдерживаясь, повторял одно и то же.

Тем не менее при конце доклада Орлов спросил строго: «Вот вы из Варшавы приехали, скажите-ка мне, что делает мой добрый приятель фельдмаршал Паскевич?» – «Он вас ожидает, ваше сиятельство!» – в сердцах сказал обер-полицмейстер и вышел.

Но более невероятные слухи по Петербургу ходили о генерале Ростовцеве. На заседании Редакционной комиссии в марте 1859 года он объявил: