Александр II

Селиверстов: «Руководителем самым опасным в Петербурге несомненно, представляется Кравчинский. Мы имеем положительные о том данные и вероятно, на этих днях, со страхом и трепетом, чтоб дело не загубить поспешностью или неловкостью исполнителей, приступлено будет к серьезным арестам и обыскам у нескольких лиц, начиная с матери Веры Засулич».

Александр II: «Дай Бог, чтобы оно удалось и имело бы положительные результаты».

Селиверстов: «16 сентября: К несчастию, развитие пропаганды приняло размеры громадные, о чем почти всякий день с разных концов империи доносят начальники жандармских управлений. Кроме сего из заграницы сообщают, что партия польско-русских социалистов, проживающих в Швейцарии, затевает покушение, направленное против особ августейшего дома… однако едва ли тревожные заграничные вести имеют серьезные основания. Можно надеяться, что это подлое запугивание». Оптимизм шефа жандармов понятен, но на полях сам Александр II, первая и главная мишень всех террористов, помечает: «И я так думаю».

Селиверстов (еще не знающий о скором смещении): «К зиме Петербург будет очищен от кинжальщиков, и прочие шайки пропагандистов будут стеснены в их преступной деятельности». Для ускорения дознания генерал просит у царя позволения самому давать указания о помещении арестантов в одиночное заключение.

Предложение разумное, но крайне жестокое, учитывая условия одиночного заключения для молодых людей с издерганной психикой, которые в одиночках психологически ломались, сходили с ума, покушались на самоубийство. Царь оговаривает: «Да, но не иначе как с моего разрешения каждый раз».

В отсутствие реальных достижений Селиверстов все же пытается обнадежить государя: «30 сентября… Общее положение дел, относящихся до распространения пропаганды в России, отменно серьезно, но не безвыходно». «Грустно было бы думать противное!» – не без юмора пишет на полях Александр Николаевич.

О нежелании власти действовать лишь насилием свидетельствует и предложение шефа жандармов от 23 сентября о допуске к занятиям студентов, находящихся под надзором полиции из числа оправданных по судебному процессу «193-х», при условии ручательства ректора Петербургского университета. Опасались, видно, и студенческих волнений по корпоративным соображениям. «Меру эту одобряю», – поддерживает Селиверстова царь.

Донесения Селиверстова содержат подчас мелкие подробности различных дел, которые, однако, интересовали царя, и он побуждал генерала к изложению деталей своими вопросами на полях.

12 октября 1878 года Селиверстов сообщает о слежении за рисовальщицей Малиновской, за домами, которые она часто посещает, об обыске в двух таких домах в ночь с 11 на 12 октября. В одном дочь губернского секретаря Федорова, оказавшаяся Коленкиной Марией Александровной, рождения 1850 года (та самая подруга Засулич), стреляла в жандармского полковника Кононова, когда он, проводя обыск, разбирал бумаги. Не попала. «Слава Богу», – помечает Александр Николаевич, великодушно не задавая вопрос, что же это за жандармский полковник, занявшийся перебиранием бумаг до обнаружения револьвера. Полковник Кононов, видимо, только на своей шкуре ощутил, что он на войне, где не соблюдают правила, и опасаться следует не только страшных «российских карбонариев», но и тихих девушек.

Итак, молодежь была главной опасностью, откуда исходили угрозы террора и смуты. Второй опасностью была печать. Выводы Селиверстова это подтверждали: «Вообще печать в последнее время хотя сдержанно, но чаще и многостороннее проводит антиправительственные идеи; „Новое время“, „Русский мир“, „Санкт-Петербургские ведомости“, „Новости“ и некоторые другие постоянно возбуждают самые жизненные государственные вопросы… и обсуждение газет постоянно направлено к порицанию предложений правительства». А отменить гласность уже нельзя.

13 октября 1878 года генерал Дрентельн прибыл в Петербург и приступил к исполнению новых обязанностей.

2

Летом 1878 года в Петербург пришли туманы не хуже лондонских. Ветер с Невы несколько разносил их, но в центре столицы по утрам воздух был заполнен тусклой мокретью, едва-едва расходившейся к полудню. В Зимнем дворце лампы и свечи горели почти весь день.

Поводом для сбора всей императорской семьи стала свадьба племянницы царя – великой княжны Анастасии Михайловны и великого герцога Фридриха Мекленбург-Шверинского. Торжественное бракосочетание проводилось дважды, по православному и протестантскому обряду к удовлетворению обеих сторон. За свадебным столом собралась вся разросшаяся семья. Сверкала золотая посуда и хрусталь; пунцовые, нежно-розовые, белые, темно-красные до черноты розы издавали пьянящий аромат. Камер-лакеи без устали обносили гостей изысканными блюдами и винами, немалая часть которых исходила из новой крымской коллекции государя.