Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

Александрию она увидела через два года. Она привезла детей Птолемею и изъявила желание проделать путешествие по морю, может быть, в Тир. Смешно, в Тир. Значит, это называется третье путешествие в Тир, туда, где все произошло.

Птолемей гордо демонстрировал «свой» город — красивый, растущий. Таис знала, что ее ожидает. Она давно знала этот город по рассказам-планам Александра. Не только пил он на симпосионах, как стали болтать некоторые умники после его смерти, но еще и внушал свои мысли и идеи соратникам, объясняя и обсуждая нужное ему, разжевывал и вкладывал в их головы и волю так, что они принимали их за свои. Вот как Птолемей сейчас: «Я хочу, чтобы город был зеленый». Александр этого хотел. И добился своего.

— Вон там гавань и порт. Там царский дворец… дворец правителя, — поправился Птолемей. — А там — мусейон.

А Таис вдруг услышала голоса гетайров, архитектора, свой смех и веселый голос Александра:

— А там будет мусейон.

— И чтоб весь в зелени утопал, — с горящими глазами подсказывала Таис.

— Да, будет много фонтанов, бассейнов, цветов, — улыбался ей Александр.

— Да, чтоб на месте пустыни появился цветущий сад.

«Таис, Таис!» — это Птолемей вернул ее, нет, не в жизнь — жизнью как раз являлась эта фантазия, которую видела она одна. Он вернул ее в действительность, в которой она стояла, закрыв руками лицо.

В царском дворце, который Птолемей скромно именовал дворцом правителя, перед его покоями она увидела мраморную себя и узнала в ней ту Афродиту, которую делал с нее Динон в ее последний год в Афинах.

— Сколько денег и усилий стоило мне выкупить ее у Кефалинии.

«Такой я была в те дни, когда Александр узнал меня». Таис подошла к скульптуре, внимательно оглядывая ее со всех сторон.

— Значит, такой я была шестнадцать лет назад, — задумчиво произнесла Таис.

— И осталась прекрасной. Несмотря на годы и все перенесенное… — Птолемей потупился.

— Прошло шестнадцать лет…

«Такой узнал он меня — беззаботной, молодой. На берегу увидел меня, все понял про меня. А через четыре года в первый раз говорил со мной, смотрел в глаза, очаровал меня раз и навсегда. Разрезал хлеб, а я не поняла, что так связал он наши жизни, что с той минуты я навсегда принадлежу ему, а он — мне…»

Она обняла себя мраморную и пролила слезы на свои же мраморные плечи.

Птолемей провел ее в жилые покои, где из каждого окна на фоне цветущего, благоухающего сада была видна ее статуя, Стояло начало лета. 10 июня 318 года.

— Ты будешь здесь счастлив, Птолемей, — неожиданно высказала Таис то, что почувствовала.

Этот дворец, зал, золото, мозаики, росписи, ковры и драпировки, изящная мебель, изысканные угощения на столе — это его мир, в котором она является чужеродным телом. Если устранить ее живую — статуя может стоять и дальше, — все станет на свои места. Она увидела мысленным взором эти комнаты, заполненные его женами, возлюбленными, многочисленными детьми, его самого — убеленного сединами сильного и разумного правителя, с удовлетворением оглядывающегося на свою доблестную, славную жизнь. (Птолемей стал основателем династии Лагидов, правившей Египтом 300 лет, до его захвата Римом.)

— Я хочу к морю, — сказала Таис.

— Ты не хочешь посетить Сему — усыпальницу великого… — он замешкался, пытаясь по ее лицу предугадать возможную реакцию.

— Это там. — Она, не поднимая глаз, уверенно указала рукой направление.

— Да… — Птолемей удивился, так как Таис не могла знать ее местонахождения.

— Да, но попозже. Сначала — море.

Она пришла к морю на закате. Море, что-то из ее старой жизни, вернее, из того времени, когда у нее была жизнь — что-то важное, родное, хорошее, может быть, даже ее колыбель.

«Наверное, тебя принес морской конек». Александра принес бураноподобный Буцефал.

Огромное закатное солнце освещало перламутровую рябь нежным розовым светом. Таис отдала ласкам моря свое тело, отвыкшее от каких бы то ни было удовольствий, впрочем, как и от ощущений вообще. Она не кувыркалась и не плескалась так, как когда-то. Просто плыла вдаль, к горизонту. Волны перемешивали соленые слезы с соленой водой. Как бы то ни было, из воды она вышла уже в Синих сумерках и чувствовала себя намного спокойнее и собраннее. Спасибо, Посейдон, спасибо, сестры Нереиды, спасибо, Гея, спасибо, Космос, спасибо, Зевс, моя дорогая Афина, спасибо, Афродита, за твою милость невероятную — вы все, все были так добры ко мне.

Во дворец она вернулась, когда богиня ночи Нюкта вошла в свои права. Дети спали — очень хорошо, — она не пожелала посмотреть на них спящих. Отказавшись от еды, она на глазах Птолемея приняла ванну и дала умастить себя розовым маслом.

«Розами пахнет, где-то Таис близко», — говаривал незабвенный Гефестион.

Одевшись во все белое, как положено перед посещением храма, она подошла к Птолемею: