Александр Македонский. Книги 1-10

Как сделал это некогда, выполняя обычай и завет праотца Дардана, он сам, Главкий. Лицо Дэйрдра, умиравшего от гнойной опухоли, исказилось тогда всего лишь на мгновение, но в остекленевших глазах уже ушедшего по темной тропе осталась великая любовь к послушному, ловкорукому сыну и непередаваемая благодарность.

Кто набросит шнурок?

Кто завершит незавершенное?

Главкий искал глазами Пирра.

– Гонец уже послан в Додону, – негромко сказал кто-то, сидящий у стены, в полумраке. – Он скоро будет здесь…

Да, Пирр!.. Больше некому…

Как некогда Главкий воцарился в Пирустии, так и юный молосс да владычествует в Эпире, по воле Главкия! Создавший царство вправе завещать его тому, кого сочтет достойным. И лишь сам умирающий вправе выбрать, чья рука прервет дыхание, бессильно клокочущее в глотке…

Главкий откинулся на подушку, подпирающую спину.

Необходимо сберечь силы. Нельзя умирать до приезда Пирра! Нельзя ни в коем случае! Даже если придется мучить усталое тело еще несколько дней.

Телу придется потерпеть.

Трудно? Да. И что с того? Разве давали Обитающие-Выше-Вершин хоть что-нибудь Главкию просто так, в знак любви и милости?! Все удавалось ему. Удавалось с юных лет! И за все приходилось платить бессонными ночами, звонкой, ввинчивающейся в виски болью, саднящими ранами и сонными кошмарами, в которых являются умершие во имя того, чтобы была Иллирия…

И если кто-то посмеет попрекнуть его, Главкия, сына Дэйрдра, жестокостью, пусть вспомнит: это перед рубежами его земель – единственными! – с позором, огрызаясь и бессильно выкрикивая проклятия, вынужден был отступить бесноватый сын македонца Филиппа!

Никогда, даже наедине с собой, не называл Главкий этого человека Божественным! Потому что он был среди тех, кто шел по пятам за уходящими македонцами. И видел лицо светловолосого юнца. Впрочем, тогда он и сам был юнцом. Тот, в рогатом старомакедонском шлеме, визжал, и пригибался, и прятался под обозные повозки, и всем видящим было ясно: он – трус. Говорят, позже, уже зная, что ему дозволяется все, сын Филиппа не оставил в живых ни единого из тех, чьи щиты прикрывали его, визжащего, при отступлении из Иллирии.

Это была нелегкая война. Но с тех пор, вот уже почти тридцать лет, македонские правители не протягивают загребущие руки к иллирийским долинам. И так будет, пока сохранится созданная им, Главкием, держава…

Теперь можно признаться себе самому! Не приемного сына видел в рыженьком мальчике, жившем при дворе, иллирийский царь, но – наследника. Единственного, равного знатностью рода властелину тавлантиев. Порукой тому всем известный факт: высоко в скалах обитают орлы, и никакой горный волк не способен добраться до их гнезд. Следовательно, Великий Орел, основавший род молосских царей, никак не ниже пращура тавлантиев, явившегося в мир в образе Волка…

Пирр…

У мальчишки сильные руки. Он сделает так, что уход не будет мучительным. Надо же хоть чем-нибудь отблагодарить тело, которое поможет душе дождаться приезда наследника…

«Прав ли я, предки?» – беззвучно спросил Главкий.

«Ты прав, сынок…» – откликнулся откуда-то из неведомых далей голос, и сидящий в кресле понял, что это был голос праотца Дардана…

– Повелитель! – Уловив намек на гримасу, чуть изогнувшую синеватые губы, врач поднес к устам чашу, полную теплого, слегка отдающего дымом отвара. – Выпей, тебе полегчает!

Оставив во рту горьковатый, вяжущий привкус, снадобье смягчило глотку, и царь почувствовал, что может, пожалуй, говорить внятно.

– Они… здесь? – Он сам не узнал своего голоса, но поразился тому, как громко и отчетливо прозвучали слова.

– Кто? – Не сразу поняв, врач наклонился чуть ниже, но тотчас сообразил, о ком идет речь. – Да, повелитель. Почтенные архонты по твоей воле собрались…

– Хорошо… – Лишь теперь, когда перед глазами не было тонкой мутной поволоки, Главкий ощутил липкую влажность под ягодицами и болезненно поморщился. Не в пример иным из сородичей, презиравшим «греческие штучки», он с юных лет отличался чистоплотностью. – Перестели мне, дружок. А потом пусть войдут…

Руки врачей – и грека, и иудея – были сильны, но ласковы. Рабам не полагалось заниматься этим, ибо раб, увидевший унижения господина, пусть и не по своей воле, подлежит казни, а Главкий не любил проливать кровь безвинных, если на то не было нужды.

Закрыв глаза, он подчинился умельцам, мимолетно удивившись: неужели же столько наслаждения в обычной сухости, тепле и отсутствии вони? Странно… более шести десятков лет он полагал, что счастье совсем в ином…

– Зови…

И они вошли, ближние из ближних, довереннейшие из доверенных. Вошли и расселись по скамьям вдоль стен, хмурясь и супясь, как и надлежало в подобном случае, и Главкий попытался приподнять левый уголок рта, изобразив улыбку.