Александр Македонский. Царь царей. Книги 1 - 3

По мере приближения к центру города дома становились выше, красивее и богаче. Крыши в богатых домах, поднимающиеся уступами, заканчивались куполом или полушарием, обращенным своей открытой стороной внутрь двора. Движение увеличивалось. К толпе пешеходов примешивались повозки торговцев и ремесленников. Лошади замедлили свой ход, и Селевк стал разглядывать прохожих, отметив про себя, что и простонародье, и зажиточные обыватели очень разнообразны по происхождению. Попадая в завоеванный город, Селевк любил изучать лица его жителей. В многолюдном Вавилоне это было особенно интересно. Город был наполнен людьми, словно собранными со всех концов света. Это было неудивительно, ведь ассирийские завоеватели всегда любили переселять народы. После каждого похода они «пересаживали народ», как это делалось с деревьями, отправляя южные племена на север, а восточные на запад. Теперь, много столетий спустя, потомки невольников усвоили язык и обычаи своих завоевателей. По говору и по одежде их можно было принять за местных жителей, но стоило заглянуть им в лицо, чтобы признать чужеземцев: у одного сохранился орлиный профиль еврея из Иерусалима, другой являл чистокровный армянский тип; некоторые люди, происходящие от смешанных браков, соединяли в себе характерные черты трех-четырех различных рас. Селевк подумал, что многие семейства, хвалящиеся чистотой своей крови, нашли бы среди своих предков чужеродных пленников, если бы смогли проследить первоначальное происхождение.

«Александр и полюбил Вавилон из-за такого смешения народов. Это пример для воплощения его идеи общего народа, – размышлял Селевк. – В своих многочисленных Александриях он поощряет браки между греческими наемниками и местными женщинами. Берега Персидского залива уже заселяют финикийские мореходы, саму Персию – греки и македоняне. Думает Александр и об обратном движении людей с востока на запад. Идея переселения народов коснулась и армии, в том числе даже привилегированной конницы. От старых гиппархий осталось одно название. До недавних пор в каждую гиппархию входила ила, состоящая из ближайших сподвижников царя. Иле передавались сотни македонских и греческих всадников. Теперь доступ в гиппархии открыт и персам».

Селевк вдруг понял, что из всех городов, которые ему за годы походов удалось повидать, Вавилон стал самым близким, родным и понятным.

По отлогому подъему колесница подъехала к главным воротам дворца. Селевк соскочил у входа, который охраняли крылатые, ярко раскрашенные быки с суровыми человеческими лицами. Переступив порог дома, Селевк прошел мимо склонившихся в поклоне невольников со скрещенными на груди руками по длинному коридору в свои покои, где обычно отдыхал, работал, решал важнейшие дела вместе с помощниками. Покрытые тонким слоем гипса стены покоев рабы уже успели полить водой, которая, испаряясь, освежала воздух и создавала успокаивающую прохладу.

Прежде чем послать за Апамой, Селевк произнес заклинание одному из местных богов, Нергалу, на которого предыдущий владелец дворца возложил обязанность охранять домочадцев от злых духов и дурного глаза. Селевк, поселившись во дворце, оставил местное божество с львиной мордой наверху стены. Заклинание, как верил Селевк, должно отстранить любое бедствие, могущее проникнуть в дом вместе с его приходом. Тем более, что сегодня случилось страшное знамение для царя, а все, что касалось Александра, касалось и его верных сподвижников.

– Чума, лихорадка, все, что может унести моих домочадцев, болезнь, опустошение, все, что разорило бы мое государство, все вредящее плоти, разрушающее тела, злые кошмары, злой демон, злой домовой, злой человек, дурной глаз, злой язык – пусть изыдут они от человека, сына бога своего, пусть изгнаны будут из тела его, изгнаны из внутренностей его, – воззвал Селевк к богу Нергалу. – Пусть никогда не подойдут они к телу моему, никогда не ранят очей моих, никогда не подкрадутся из-за спины, пусть никогда не войдут они в дом мой, никогда не перешагнут через балки кровли моей. Двойник небесный, закляни их! Двойник земной, закляни их!

Вошедший слуга доложил, что Апама со своей матерью, прибывшей накануне в Вавилон из Суз, с нетерпением ожидают Селевка на вечернюю трапезу.

Зал для трапезы был залит светом множества светильников. Все: и тяжелые драпировки, и ковры, и яркие цветные рельефы, украшающие стены, и небольшой стол – было подсвечено. Золотые и серебряные кубки и чаши таинственно поблескивали.

Мать и дочь уютно устроились на скамье около выхода на террасу и неторопливо беседовали. На звук шагов Апама обернулась, но вместо того, чтобы сразу поспешить навстречу мужу, просто смотрела, как он приближается. Она любовалась, как он движется, как высоко держит голову, и широко улыбалась. Он улыбнулся в ответ и ускорил шаг. Апама порывисто встала и, приблизившись к мужу, крепко обняла его. Пармес видела, как желанен ее дочери Селевк. Дочь обнимала своего владыку, как Пармес в юности обнимала Спитамена.