Александр Македонский. Царь царей. Книги 1 - 3

Таида протянула ему руки. Прикоснувшись к ее рукам, скульптор почувствовал, какая у нее гладкая и нежная кожа. Потом Таида улыбнулась ему, и Лисипп забыл обо всем, кроме того, что она здесь, рядом с ним. Ему никогда еще не встречалась женщина, при одном взгляде на которую у него перехватывало дыхание.

– Никогда в жизни моим глазам не узреть подобного сияния! – восхищенно проговорил он.

Она не спешила отнимать свою руку. Лисипп потянулся к ней, заключил в объятия и крепко поцеловал в губы.

«Вот человек, который первым поцеловал меня после моего возвращения из храма Афродиты», – эта мысль буквально пронзила Таиду.

– Войдем в дом, – предложила она Лисиппу, высвободившись из его объятий.

В большой светлой комнате Таида усадила Лисиппа на самое почетное место на тронос и удобно устроилась рядом на изящном клисмосе с изогнутой спинкой.

– Я очень рада, что ты пришел повидаться со мной, – с лучезарной улыбкой произнесла она. – Что привело тебя в Афины?

– К ста четырнадцатым Олимпийским играм я хочу сделать статую «Апоксиомена».

– Атлета, счищающего с себя песок стригелем? Интересно!..

– Да. И еще атлета, завязывающего сандалии. Я хочу осмыслить каноны Поликлета.

– Поликлета? Его скульптуры великолепны. Это высокая классика. А какой динамизм в его «Дорифоре» и «Диадумене».

– Та права. И его копьеносец, повязывающий голову лентой победителя, и его «Амазонка» подчеркивают динамичную выразительность тела, а я хочу попытаться приблизить скульптуру к оригиналу, сделать тела атлетов более легкими, жизненно достоверными.

– Да, твой Александр удивительно похож на царя, – согласилась Таида и подумала, как ей легко и интересно с этим человеком.

– Знаешь, по дороге в Афины я посетил многие храмы и был удивлен однообразием статуй Зевса, сделанных как бы с Александра…

Улыбка исчезла с лица Таиды.

– Сейчас многие без меры восхваляют Александра, не думая о том, что могут погубить его. Лесть, подобно повальной болезни, распространяется мгновенно.

– Вот-вот! Но Александр с удовольствием пьет полные чаши этой отравы.

– Александр нарушил самый главный принцип в мировоззрении мудрого правителя: важнее всего люди, их благополучие. Они должны иметь возможность учиться, расти, совершенствоваться, а не вести войны, которым не видно конца, – с чувством произнесла Таида.

– Ты тоже веришь в право каждого человека продвигаться вперед в меру его способностей?

– Конечно.

– Я попросил у царя разрешение, пока он будет в Индии, покинуть его и работать над статуями атлетов. И ты помогла мне.

Таида искренне удивилась услышанному:

– Я?!

Внимательные глаза скульптора изучали сидящую перед ним удивительную молодую женщину. Лисипп любовался ее нежным лицом, точеной, словно из мрамора, фигурой. В дымке то сгущающейся, то тающей Таида начала приобретать черты то величавые и спокойные, как у мудрой Афины, то страстные и призывные, как у богини мщения, то обольстительные и женственные, как у Афродиты. Он вспомнил ее танец среди ножей на симпосионе в Египте, ее скачущую на белоснежной лошади и, глубоко вздохнув, признался:

– Я так и не смог забыть твоей красоты. Моим самым горячим желанием было снова увидеть тебя.

Испугавшись признания, не обращая внимания на рабынь, расставляющих на столе фрукты, сосуды с вином и угощения, Лисипп быстро встал.

– До скорой встречи, Таида!

Он стремительно, широкими шагами двинулся к выходу. А смотрящая ему вслед Таида почувствовала, что это единственный мужчина, на которого она на самом деле может положиться и которому может вверить свою судьбу.

На душе Таиды потеплело.

III

Возвратившись из труднейшего похода в Индию, где он впервые осознал, хотя и не примирился с этой мыслью, что иногда отступить – значит приобрести многое, вернувшись к развалинам сожженного вместе с афинской гетерой Персеполя, глядя на мрачные руины, Александр думал о Таиде – кем же была она для него. И вдруг, увидев в небе летящую в свободном полете птицу, царь нашел для себя ответ: «Таида – прекрасный символ Эллады. Эллады, которую он забыл во имя Востока».

Царь медленно поднимался по царской лестнице мимо целой кавалькады властителей, изображенных на барельефах. Фигуры воинов чинно маршировали к оставшемуся без потолка тронному залу.

Поднявшись, Александр устремил взгляд к далекой горной цепи, чьи вершины покрывали белые шапки, и сказал подошедшему к нему Птолемею:

– Сохрани в своей памяти то, что я скажу тебе одному, как брату. Македония была страной нашего отца, Филиппа. Эта страна – моя.

Птолемей заметил, что после индийского похода сетка крохотных морщинок покрыла веки Александра – они казались чужими на его молодом лице. Пряди седых волос стали заметны на рыжих волосах после перехода через Гедросийскую пустыню. Сейчас ему было тридцать два года. Ему, Птолемею, – сорок.

– Не раскаивайся, Александр! Ты выстроишь новый, еще прекраснее, и мы устроим там грандиозный пир, – промолвил Птолемей, заметив, что Александр с явным сожалением рассматривает причудливые колонны разрушенного тронного зала.