Александр Невский

«Батый живет великолепно… У него привратники и всякие чиновники, как у императора, а сидит он на высоком месте, как будто на престоле, с одной из своих жен. Все же прочие, как братья его и сыновья, так и другие вельможи, сидят ниже посредине, на скамье, а остальные люди за ними на полу, мужчины с правой, а женщины с левой стороны. У дверей шатра ставят стол, а на него питье в золотых и серебряных чашах. Батый и все татарские князья, а особенно в собрании, не пьют иначе, как при звуке песен или струнных инструментов. Когда же выезжает, то всегда над головой его носят щит от солнца или шатер на коне. Так делают все татарские знатные князья и их жены. Сам Батый очень ласков к своим людям; но все же они чрезвычайно боятся его. В сражениях он весьма свиреп, а на войне хитер и лукав, потому что воевал очень много».

По приезде в столицу Золотой Орды князь Александр Невский должен был, по обычаю степных завоевателей Вселенной, пройти сквозь очистительный огонь двух костров и поклониться монгольским святыням, прежде чем вступить в шатер хана Батыя. Такому обряду подвергались все русские князья. Отказ от него грозил немедленной смертной казнью, как это случилось, например, с князем Михаилом Всеволодовичем Черниговским.

Древнерусский полководец отказался со всей твердостью пройти через очистительный огонь костров и поклониться монгольским идолам. Ханским слугам он сказал: «Не подобает ми, христианину сущу, кланятися твари, кроме Бога; но поклонитеся Святой Троице, Отцу и Сыну и Святому Духу, иже сотвори небо и землю, и море, и вся, яже в них суть».

Ханские чиновники поспешили сообщить Батыю о неповиновении русского князя, а тот остался в ожидании стоять уторящих костров. Трудно сказать почему, но властитель Золотой Орды решил не подвергать унизительному для русского человека обряду Александра Невского и принять его у себя.

К ханскому шатру новгородский князь шел мимо костров под удивленными взглядами батыевых телохранителей. У самого шатра ханские чиновники тщательно обыскали гостя, ища в его одежде спрятанное оружие. Только после этого секретарь хана торжественно провозгласил имя князя и велел войти, не наступая на порог, через восточные двери шатра, потому что через западные входил лишь сам хан.

Войдя в просторный шатер, князь Александр Ярославич подошел к Батыю, который сидел на столе из слоновой кости, украшенном золотыми листьями, поклонился ему по монгольскому обычаю, то есть четырехкратно пал на колени, простираясь потом по земле. После этого русский князь сказал основателю Золотой Орды слова приветствия.

Хан Батый спросил Александра Невского: «Почему ты, князь, не боясь смерти, отказался выполнить наши обряды?»

«Великий хан, — отвечал русский князь-воитель, — в нашем Святом писании говорится: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне (богатству, стяжательству)».

Закончив такую краткую речь, князь Александр

Ярославич поклонился хану Батыю и продолжил: «Я поклоняюсь тебе, потому что ты человек и царь, но твари кланяться не стану. И Священный Воитель (так монголы звали Чингисхана после его смерти, не произнося имени величайшего завоевателя мировой истории) в своих законах признавал веру иноплеменников, мы же получаем православие с рождения от предков наших и вопрошаем: не кто ты по крови, а как веруешь? Но знаем и другое, что у Всевышнего все веры равны. И русские люди, живущие совместно с другими народами, силой не заставляют менять их верования».

«Да, князь, — молвил изумленный смелой речью русского полководца хан Батый, — ты знаешь монгольские законы. В наших улусах поклоняются многим идолам, но и у монголов есть единый добрый верховный Бог. Он, и только он, охраняет нас от всяких несчастий».

Хан Батый после такого разговора с русским князем-данником решил помиловать его и принял его поразительно милостиво. Историки по сей день пытаются установить подлинную причину этой действительно великодушной милости властителя Золотой Орды, жизнь которого была полна проявлений самой крайней жестокости не только к покоренным народам, но и к собственным верноподданным.

Жизнь отдельного человека всегда мало что значила для монгольских ханов. В их стихийном завоевательном движении по Евроазиатскому континенту, разрушившим многие процветающие государства и сравнявшим с землей огромное количество городов, смерть была обычным, естественным явлением, никого не удивлявшим, никого не занимавшим.

Подлинной азиатской жестокостью веет от слов Чингисхана, записанных ученым арабом Рашид-уд-Эддином: «Наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы подавить восставшего, победить врага, вырвать его из корня, заставить вопить служителей их, заставить течь слезы по лицу и носу их…»