Александр Невский. Сборник

Вдруг через голову дьякона, мимо уха его, зажужжали стрелы. Одному татарину вышибло глаз, другому стрела в голову впилась, — на помощь дьякону шёл пономарь Вавила, гнусивший что есть мочи: «С нами Бог, разумейте языцы и покоритеся».

   — Томиловна, — крикнул дьякон, — дай мне сюда топор!..

Он отступил вместе с кобылой к своей калитке; та калитка растворилась, дьяконица подала ему топор и снова захлопнула её.

Отовсюду уже татар валило видимо-невидимо, их остроконечные шапки мелькали, копья светились; они кричали, что русские хотят избить их.

   — Да воскреснет Бог и разойдутся враги его! — заорал громовым голосом дьякон, влезший с топором на кобылу, — и голос его поднял всю пристань: всюду замелькали железные шлемы, боевые топоры, красные щиты из жёстких сыромятных кож, засверкали в воздухе обоюдоострые мечи.

Вдруг среди крика, бестолкового боя набата раздался серебристый и протяжный, резкий звук, знакомый каждому тверичу, — это ударил вечевой колокол со спасовской колокольни.

«Вот оно — начинается!» — подумал каждый в душе.

Татары переглянулись: им стало страшно; вечевой колокол никогда не звонит по пустякам; где раздаётся его серебристый голос, там дело перестаёт быть личным и уже речь идёт не о дьяконе Дюдко и не о пьяной бабе Арине, а о целом Тверском великом княжестве. Вечевой колокол редко звучал в те времена.

С каменного помоста, на котором висел у собора этот колокол, сняв шапку и крестясь, сходил Парамон Семёнович, тверской тысяцкий...

Распахнулись ворота хором великокняжеских, занятых Щелканом, и оттуда выбежал его переводчик, обусурманившийся русский, Мустафа; за ним сломя голову летело человек двадцать татар, телохранителей царского посла.

   — Стойте, стойте! — кричал Мустафа. — Посол царский не велит звонить! Как ты смеешь звонить без воли царского посла?

Тысяцкий медленно сходил с помоста, как будто не слыша и не видя никого.

   — Вязать его!.. — приказал Мустафа, подбегая к тысяцкому и кладя ему руку на плечо. Татары стали снимать ремни.

   — Пойди, Мустафа, к господину послу царскому и скажи ему, что пусть он сам на вече придёт и даст отчёт христианам православным, зачем он дозволяет своим татарам грабить и кровь проливать людей невинных, верных слуг царских.

   — Вязать его!.. — кричал Мустафа. — Что же вы его не вяжете?

Он оглянулся, татары были окружены русскими.

   — Отвести их назад, — сказал тысяцкий, — и пальцем их не трогать. Проводите их Щелкану с моим ответом.

Весь в парче, в сияющих латах, в золочёном шеломе, показался князь с детьми боярскими. Рука об руку с ним шёл владыка Варсонофий. Бояре шли со своими отроками, соборный протопоп шёл с крестом, а со всех сторон валило видимо-невидимо народу. Поклонившись князю и владыке, тысяцкий впереди них взошёл на помост и стал у колокола. Князю и владыке принесли вызолоченные кресла, бояре сели по верхним ступеням.

Тысяцкий опять ударил в колокол; все сняли шапки, перекрестились и опустились на колени.

Начался молебен. Протискиваясь сквозь толпу, добрался до помоста Мустафа с бумагой в руках и, не снимая шапки, принялся подниматься по ступеням. Его остановили.

   — Ты сам знаешь, — сказал ему тихо один боярин, — что когда Богу молятся, так всякое дело откладывают.

Мустафа начал ругаться, но, несмотря на то что он называл христианство свиной верой, никто не прерывал его, никто будто не слышал, и как он ни кричал, как ни бранился, как ни грозил гневом ханского посла — молебен шёл своим порядком. И когда князь и бояре приложились к кресту, а соборный протопоп окропил народ святой водой, только тогда два дюжих отрока взяли Мустафу под руки, взвели его на помост и поставили на среднюю ступеньку, как он ни рвался на самый верх.

   — Ты не горячись, — сказал ему великий князь, — наверху место только послам царским, а ты послов посол, если тебя сюда пустить, то господина твоего, Щелкана, куда же мы поставим, разве на колокольню посадим! Что за письмо принёс?

   — А то, — сказал Мустафа, — что если вы сейчас не разойдётесь, так Чол-хан велит вас всех перебить, а Тверь вашу выдаст московскому Ивану Даниловичу или сам сделается тверским князем, а вместо ваших бояр ордынских князей поставит.

   — Это всё тут написано? — спросил вечевой дьяк, принимая свиток из рук Мустафы.

   — Тут написано по-татарски, а вот и перевод, — сказал Мустафа.

   — Читай, — сказал дьяку князь.

Дьяк начал:

   — «Собаке нечестивому, свиноеду, крамольнику, противнику великого царя, господина моего Узбека хана, посол его Чол-хан посылает тот лист, говоря: ежели ты, собака, бывший тверской и всея Руси великий князь Александр, сейчас же верных царёвых слуг и великой басурманской веры поборников избиение не прекратишь, собачьего крамольного собрания не разгонишь, всех виноватых не перевяжешь, пятьсот рублей серебра не принесёшь, оружия не отдашь и на двор ко мне на мой суд и на милость не придёшь, то я сейчас же всех вас перебить прикажу, город ваш истребить, жён и детей в полон взять велю!»

Дьяк прочёл это письмо твёрдо, громко, во всеуслышание и, поклонившись, отдал князю.