Александр Невский. Сборник

За ночь азарт у тверичан прошёл, и все стали толковать и судить: что из всего этого выйдет. Отроки тысяцкого собирали убитых, в Спасском соборе служили по павшим панихиды, трупы татар вытаскивали крючьями, валили на возы и отвозили за город — хоронить в общей яме. Князь с боярами думал думу, но дума вышла бестолковая. Все храбрились и хорохорились, а пуще всех бояре Мороз и Макун. По их мнению, нужно было по всем церквам в Твери отслужить благодарственный молебен за спасение христианства и тут же облечь великого князя Александра Михайловича в сан вольного царя всея Руси.

Другие говорили, что надо немедленно идти на Москву и завоевать её. Словом, думали битый день и ровно ничего не решили. Другой, третий, четвёртый день прошли в таких же переговорах, а между тем Тверь зажила обычной жизнью. Купцы заторговали, народ заработал, на пожарищах старых хором начали ставить новые, а Александр Михайлович всё ещё обдумывал, что ему предпринять. Владыка Варсонофий раза два намекал, что лучше всего ехать в Орду, с повинной головой к Узбеку, — но его никто не слушал. Всё как-то располагало к спокойствию и ничего не деланью, хотя всем было тяжко, и все чувствовали, что добром всё это не кончится.

В Москве, напротив, всё делалось быстро.

Дня через три после Успения к крыльцу терема Ивана Даниловича, весь в пыли и в поту, прискакал какой-то незнакомый человек и с тверским говором сказал, что ему нужно безотлагательно повидать господина великого князя. Это был молодой человек высокого роста, плечистый, белокурый, с маленькими беспокойными глазками, которые так и шныряли во все стороны из-под широких белобрысых бровей.

   — Ты от кого? — спросил княжеский постельничий, случившийся в сенях.

   — Я сам от себя, — сказал незнакомец.

   — Чего же тебе надо от господина великого князя?

   — Сходи к нему и скажи, что я из Твери очень важную весть к нему привёз.

В конце концов незнакомца на всякий случай обыскали и провели в молельню. Вскоре туда прошёл князь.

   — Прикажи говорить, господине великий княже! — сказал он.

   — Говори, — сказал Иван Данилович, садясь на лавку у самых дверей.

   — Беда у нас в Твери стряслась: в Успенье всех татар с самим Щелканом народ перебил.

Иван Данилович только бороду расчесал, уставившись глазами на незнакомца.

   — Господин великий князь Александр Михайлович сам вёл народ и сам отцовские хоромы и Щелкана спалил.

   — Ну, а мне-то что? Разве я этому делу причастен? — спросил мнительный и осторожный Иван Данилович.

   — Сироты твои, господине великий княже, бояре тверские, сама великая княгиня Михайлова, да великая княгиня Александрова Михайловича, да княгиня Константинова Михайловича, послали меня к тебе тайком от князя. Вступись перед ханом Азбяком за сирот твоих и за неразумного князя тверского.

   — Ишь ты, грех какой, — задумчиво сказал Иван Данилович. — А ты кто таков будешь?

   — Панкратием меня зовут, дьяконов сын, Дюдков.

   — Того, голосистого? — спросил Иван Данилович, хорошо знавший всё духовенство Руси.

   — Его самого. Татары и его убили.

   — И его убили? — переспросил Иван Данилович, качая головой. Дюдко ему очень нравился, и он думал как-нибудь переманить его в Москву в Успенский собор.

   — На него, господине великий княже, на первого и напали, — продолжал Панкратий, несколько приободрившись. — Всех христиан в свою веру хотели поганые перевести, а пуще всего на церковников злились, — говорили, что так как святитель Пётр преставился, то теперь и ярлык его силу потерял всякую.

Иван Данилович встал, нахмурился и остановился в дверях, повернувшись боком к Панкратию.

   — Ты никому об этом в Москве не говорил? — спросил он.

   — Никому, твоё благородие!

   — Оставайся здесь и никому ни слова!

Иван Данилович удалился. В сенях он сказал отрокам, чтобы подали гонцу есть, принесли ему пуховик и подушку, — и затем послал за боярами.

Собрались бояре в думе великого князя и толковали долго, весь день и почти всю ночь, после чего позвали дьякона и печатника и заставили их писать письмо. Уже перед самым рассветом письма были запечатаны, розданы гонцам, и скоро московские собаки подняли оглушительный лай в разных концах города, потому что из разных застав выезжали вооружённые всадники, скакавшие во всю прыть. Куда и зачем — не было известно.

Лишь через неделю до остальной Москвы дошли слухи о тверском деле. Она встрепенулась и заговорила.

В самом деле, событие было такое, что о нём нельзя было не задуматься. Ещё не было такого, чтобы в столице одного из самых больших тогдашних русских государств произошла повальная резня татар, при которой погиб бы не только татарский посол, но даже родственник вольного царя. Больше всего занимал москвичей один вопрос: что станут делать теперь тверичи? Между тем из Твери не доходило никаких положительно вестей. Толков было много; множество тверичей перебиралось в московскую землю, уходили целыми семействами в Литву, как будто ожидая погрома.