Александр Невский. Сборник

Шведы бросались в воду, бежали в лес, надеясь там найти себе спасение, но русские, ожесточённые боем, опьянённые кровью, не щадили их.

Князь приказал трубить. Пронёсся, отдаваясь эхом в лесу, резкий звук рога. Битва остановилась. На ратном поле не оставалось ни одного живого шведа, немало пало и русских. В рядах дружины Солнцева не было.

XI. БЕЗ ДРУГА МИЛОГО

Пиры идут за пирами по случаю победы в Великом Новгороде над шведами. Все поздравляют друг друга, все веселы, прошлые невзгоды забыты, распри окончились; только и разговоров теперь, как бы получше встретить князя с победоносною дружиною.

Лишь в хоромах Всеволожского мрачно. Запёрлась боярыня в тереме и глаз никуда не кажет. Сидит и за порог шага не сделает и в сад не выйдет.

Измучилась, исстрадалась боярыня. Лучше бы ей, горемычной, и не знать никогда счастья, не пришлось бы и плакаться на его потерю.

Сидит по целым дням, не шелохнётся. Осунулась вся, побледнела.

Так и замрёт сердце, как вспомнит она ночь с милым; как он ласкал, миловал её, как нежные речи вёл, успокаивал, свадьбой близкой обнадёживал.

Спать ляжет, и во сне покоя ей нет, муж мерещится зелёный такой, страшный, на шее у него толстой верёвкой камень привязан, в тело раки впились, борода и волосы в иле всё. Глаза мутные, стеклянные, и так страшно глядит он. Вскрикнет боярыня, проснётся, и нейдёт к ней более сон, укроется она одеялом с головой и дрожит, боясь пошевелиться, боясь дышать, и рада-радёшенька, когда забелеет утро.

Прошло более трёх недель, как выступила дружина; особенная какая-то тоска налегла на душу боярыне, не знала она, что делать, к чему руки приложить.

Вечерело. Послышался звон в церквах к вечерне. Боярыне вдруг захотелось отправиться в церковь. Немного народу было в ней; она стала в уголке; темно там, хорошо, перед образом слабо теплится лампада; боярыня опустилась на колени, и тихая, кроткая молитва полилась из её души. Кончилась вечерня, народ вышел из церкви, настала мёртвая тишина, и эта тишина ещё более располагала к молитве. Из алтаря вышел священник и направился к выходу; заметив всё ещё стоявшую на коленях боярыню, он подошёл к ней и узнал её.

   — Всё по мужу сокрушаешься, боярыня? — кротко, ласково спросил он её.

Боярыня вздрогнула, встала и быстро отёрла заплаканное лицо.

   — Не крушись, боярыня, — продолжал священник, — таков уж конец Господь ему положил. Может быть, по благости своей он и отпустит ему грех его тяжёлый, великий; я каждый день молюсь о его грешной душе, каждый раз вынимаю частичку о его упокоении, — добавил он. — А так сокрушаться, как ты сокрушаешься, грешно, боярыня, ты этим Бога гневишь.

   — Не о нём, не о нём я сокрушаюсь, батюшка, — нервно проговорила Марфа, — что мне о нём сокрушаться, коли умер такой смертью, знать, заслужил её!

Священник с удивлением глядел на неё.

   — О себе я сокрушаюсь, о себе самой; тоска, кручина всё сердце иссосала, иссушила меня, ни днём ни ночью покоя я не ведаю, — словно на исповеди торопливо говорила боярыня.

   — Молись Богу, боярыня, Он твою тоску утешит, смирит твоё сердце!

   — И так молюсь, вот и теперь, когда молилась, на душе словно бы и полегчало, а теперь вот опять, опять! — чуть не рыдая, говорила она.

   — Молода ты, боярыня, кровь твоя кипучая ещё не улеглась, одиночной-то и скучно, замуж бы тебе нужно идти!

Вспыхнула боярыня вся, задрожала и, смущённая, торопливо вышла из церкви.

Сама не своя воротилась домой Марфа. Как-то стыдно было ей, нехорошо.

   — Господи, нигде-то мне покоя нет, нигде! — в отчаянии шептала она, тоскливо озираясь по сторонам. — Уйти бы куда из этого постылого, проклятого дома!

А на дворе вечереет, всё гуще надвигается на небо ночь, и тоска на сердце боярыни растёт всё больше и больше. Темно в её покоях, не велит она зажигать света, словно боится его; темнота полюбилась ей.

Боярыня, усталая, измученная, разделась и легла в постель. Тяжёлый, беспокойный сон овладел ею. И видится ей ратная ставка, кругом лес, ночь, она в одной из палаток, здесь же и Михайло, и сама понять не может, как очутилась здесь. Михайло спит, а ей сон и на ум не идёт. Вдруг послышались крики, звон оружия, а Михайло спит и ничего не слышит. Хочется ей разбудить его, но не может она пошевелить ни рукой, ни ногой, крикнуть хочет, но не хватает голоса, грудь сдавило, дышать трудно. А шум всё ближе и ближе, вот уж он совсем рядом. Михайло проснулся, с удивлением прислушивается, потом вскакивает на ноги и хватается за секиру. Но поздно! Полы палатки распахиваются, показывается какое-то зверское лицо, впереди всех Всеволожский, страшный, с искажённым злобою лицом. С рёвом бросается он на Михайлу, тот хочет поднять секиру, но Всеволожский не дремлет, его секира свистнула в воздухе, из головы Михайлы брызнула кровь, он слабо охнул и повалился наземь.

Дико захохотал Всеволожский и затем бросился к боярыне. Она в ужасе вскрикнула и проснулась.

   — Господи помилуй! — не опамятовшись от ужаса, шептала она. — Господи помилуй, неужто и вправду, не вещий ли это сон? Сохрани Пречистая и помилуй!