Александр Невский. Сборник

   — Подожди. А с другой стороны идёт Ягайло тоже с силой немалой...

   — Мало одной беды.

   — Ас третьей — хе-хе! — я на Димитрия свет Иваныча нападу.

Молодой Кореев не верил ушам.

   — Ты?!

   — Конечно же я. Хватит прикидываться-то мне. Надо правду молвить: московский князь мой ворог старинный. Я смирился, да молчал до поры до времени. Он меня, чай, другом считает. А мне Рязань дороже его дружества. Хан Мамай обещал, как завоюет, всю Русь отдать мне с Ягайлом. Мы поделим... Татары уж у Дона... Ягайло перешёл рубеж... О сём я сам — хе-хе! — известил Димитрия: идёт, дескать, Мамай на тебя и на меня, и Ягайло тоже, но ещё рука наша крепка — справимся! Пусть попробует догадаться, что я ему ворог. До последнего не надобно ему сего знать. Как литовцы подойдут поближе, тогда иной будет сказ.

Андрей Алексеевич слушал князя в каком-то остолбенении.

Дядя смотрел на него и язвительно улыбался: он предвидел, что теперь племяннику «карачун».

Наконец молодой человек вымолвил побледневшими устами:

   — Стало быть, ты вместе с неверными будешь бить христиан православных?

   — Что ж, коли это на пользу Рязани, — пожав плечами, ответил князь.

   — А греха-то не боишься? — пылко воскликнул Андрей Алексеевич. — Побойся Бога, стар человек!

   — Молоденек учить меня, — угрюмо отозвался князь.

   — Да, да... Где уж тебя учить. Прощай, княже! Я сейчас уезжаю.

   — Если я тебя пущу.

   — Я вольный человек, тебе креста не целовал.

   — Это всё равно. Пустить тебя, чтобы ты пошёл Димитрия обо мне оповещать. Ловок! Нет, брат, пока всё не кончится, останешься ты у меня.

   — Не останусь.

Олег сделал знак Епифану Степановичу.

Тот быстро вышел и вскоре вернулся с двумя дюжими молодцами, у которых были в руках копья.

   — Возьмите-ка этого паренька. Ты, Епифан, устрой его как следует.

   — Будь надёжен, княже!

Стражи взяли молодого Кореева за руки.

Он мог бы их обоих отбросить одним махом, но понял, сто сопротивляться бесполезно.

   — Дашь ты Богу ответ, князь! — сказал он.

   — Ладно, ладно, проваливай!

По его знаку юношу увели.

Дядя действительно распорядился как следует: по его приказанию племянника посадили в подклеть с одним окошком и толстою дубовою дверью. Туда бросили ему ворох соломы, поставили воды да кусок хлеба.

   — Посиди, княжий любимчик! — насмешливо промолвил Епифан Степанович и захлопнул дверь.

Андрей Алексеевич стал узником.

Он кинулся на солому в изнеможении, разбитый страшным душевным потрясением.

   — Злодеи, злодеи!.. — шептал он.

Сердце было полно скорби и негодования.

По временам ему хотелось кричать, неистовствовать.

Он вскакивал, озирался, как пойманный зверь, потом бессильно падал на солому.

   — Боже мой, не дай злодеям свершить злое дело! — воскликнул он, воздев руки.

И, встав на колени, начал молиться.

Он молился долго и горячо. Молился не за себя, а за Русь, за князя Димитрия.

Жарка была его молитва и подействовала на него успокоительно.

В сердце воскресла надежда, почти уверенность, что Бог не допустит торжества «злых изменников».

У томительно-долгие потянулись часы заключения.

Настала ночь, но сон бежал от глаз узника; рассвет, скудно проникавший сквозь оконце, застал его бодрствующим, он полулежал, подперев рукой голову, в глубокой задумчивости.

В обеденную пору опять ему кинули хлеба, сменили воду; он забыл и думать о пище.

Обошёл кругом свою темницу... Толстые стены, дубовая дверь... Нет, не выбраться отсюда...

А у дверей, наверно, ещё страж.

Снова смерклось, наступала уже вторая ночь его заключения.

За дверью послышался говор.

   — Нашёл время! — ворчливо сказал стражник. — На ночь глядя притащился.

   — А ежели я раньше был занят? — ответил второй, и Кореев сразу узнал голос Матвеича. — А ты должен: у меня княжий пропуск. Вишь, печать!

   — Разглядишь в этакой тьме. Да иди, только долго хороводиться не дам.

Послышался звук отодвигаемого затвора. Дверь приоткрылась, и кто-то вошёл. Кто — этого сразу разглядеть молодой человек не мог.

   — Андрей Лексеич! Сердешный, — сказал верный раб.

Кореев кинулся к нему и замер в его объятиях.

   — Времени терять нельзя, — зашептал Большерук. — Надевай-кась скорей...

Он снял с себя и накинул на Кореева широкий, длинный мужицкий армяк.

   — Роста-то мы одного... Смекаешь... Шапку на... Да дай-кась я тебе бороду прицеплю... Из пакли сделал, вчера всю ночь сидел... В темноте он не разберёт.

Андрей Алексеевич понял, в чём дело.

Сердце его радостно забилось.

Но тотчас же охватило беспокойство за участь Матвеича.

   — А как же ты? Тебе ведь беда будет.

   — Э, родненький! Я стар человек, пожил. Коли и казнят — не беда... Тебе ещё жить надо, а мне...

   — Почто я тебя губить стану? Я не пойду.

А сердце мучительно просило воли.

   — Не пойдёшь, так я сейчас сторожа придушу и всё равно сгину ни за грош, — решительно промолвил старик.

Потом добавил:

   — Андрон с двумя конями ждёт тебя за углом у твоего дома... А твоя казна вот, возьми.

Он сунул ему кошель.

   — Ах, Матвеич, родимый, за тебя боязно!

   — Не бойся, соколик. Ну, иди с Богом!

Старик перекрестил его.

   — Скоро, что ли? А то и тебя здесь запру, — послышался окрик сторожа.

Большерук толкнул Кореева к дверям, а сам упал на солому.