Александр Невский. Сборник

   — Да меня-то, пойми, меня не будет! — с отчаянием проговорила она.

   — Да куда же тебе деваться-то, я что-то в толк не возьму, воля твоя, боярыня.

   — В монастырь уйду.

Симский в изумлении уставился на неё.

   — Сон снился... убили Михайлу... ждала его... думала, увижу ноне... не видала... обещала в монастырь... теперь поздно! — ломая руки, задыхалась она.

   — Да что ты, боярыня, Христос с тобой, какие такие обещания!

   — Обещалась!

   — Да парню-то гибнуть за что? Ведь он только и жив тобою, коли, Боже сохрани, узнает он, что тебя нет, так ведь ему не жить на белом свете!

   — Что же делать-то теперь? Научи, что делать?

   — Да ничего не делать, Михайла Осиповича ждать, а приедет он, тогда весёлым пирком и за свадебку!

   — Что ты, что ты, боярин, какая свадьба, да мне Бог и счастья не даст, — чуть не с ужасом говорила боярыня.

   — Про какой грех толкуешь ты, боярыня, я не пойму. Ведь ты обещалась выйти за Солнцева, а теперь в монастырь идёшь, ведь это тоже грех.

Боярыня молчала.

   — А уж коли за грех принимаешь замужество, так владыка тебя от обещания твоего разрешит.

Боярыня с сомнением покачала головой.

   — Аль не веришь, вот погляди тогда; коли сама не хочешь, так и я к владыке пойду.

   — Не разрешит он! — сомневалась боярыня.

   — Тогда увидишь, а ты только пообещай мне не уходить, пока я от владыки тебе ответа не принесу.

Боярыня обещала, снова её сердце оживилось надеждою. Долго просидел с ней боярин, рассказывая ей о битве, о ране Солнцева, о его любви к ней. Раскраснелась боярыня, слушая его, забыла и горе, только холодело у неё сердце, когда она вспомнила о владыке, но Симский сумел успокоить её. Уже стемнело, когда он ушёл. Боярыня отправилась к себе в опочивальню, жарко, горячо молилась она, и так легко, хорошо было у неё на душе.

Сладко спалось ей эту ночь, ни страшных снов не видала, ни тревоги никакой не чувствовала. Высоко уже стояло солнышко, когда проснулась она, и показалось ей, что и свет теперь другим стал, да и она сама совсем не та, что была прежде.

XII. НА ШАГ ОТ СМЕРТИ

После окончания боя, когда вся дружина и рать новгородская собрались в своём стане, Симский не обнаружил Солнцева. Дрогнуло у него сердце. Не долго думая, бросился он на поиски. Немало исходил боярин отыскивая приятеля, наконец в глаза ему бросились знакомые доспехи.

Перед ним лежал Солнцев.

Лицо его было бледно, в нём не было ни кровинки, казалось, смерть сделала своё дело. Правое плечо было покрыто запёкшейся кровью, из-под которой сочилась струйка свежей, покрывая землю алой краской.

Чуть слеза не прошибал Симского при виде убитого приятеля.

   — Э, Михайло Осипович, знать, недаром чуяло твоё сердечушко, когда ты говорил о своей смерти!

Постояв над Солнцевым, Симский нагнулся и дотронулся до лица, оно было тёплое.

   — Батюшки, да, никак, он жив! — вскричал обрадованный боярин.

Приложив руку к груди, он почувствовал, что сердце у Солнцева бьётся.

   — Жив, голубчик, жив! Авось отхожу я тебя, друг сердечный, — говорил он радостно, разрывая рубаху и делая из неё перевязку.

Притащив в свой шалаш, боярин начал усиленно отхаживать дружинника. Радости его не было конца, когда Солнцев очнулся.

Три дня пролежал Солнцев в палатке Симского. Рана сильно беспокоила его, а завтра дружина должна была тронуться в обратный путь. Облюбовав одну из повозок, Симский приказал устроить над ней полотняный навес и навалить её сеном. После этого он распорядился перенести Солнцева в его дорожное помещение.

Рано на заре тронулась в путь дружина, гул пошёл по лесу от тысяч ног, от лошадиных копыт; разрывающим сердце криком и стоном скрипели колеса обоза.

Тяжко было Солнцеву. Тяжко ему было и тогда, когда он спокойно лежал в палатке боярина, но невыносимо стало теперь, когда на каждом шагу его подбрасывало вверх; он стонал, крепко сжав от боли зубы. Несколько часов он переносил невыразимые муки.

Наконец обоз остановился; измученный Солнцев чуть не терял сознание; от страданий он окончательно обессилел. Глаза его были закрыты, он едва дышал, лицо было бледно как полотно. Сквозь перевязку сочилась и запекалась кровь.

Подошедший Симский не без страха глядел на больного, на его сильно изменившееся в несколько часов лицо.

   — Тяжко... умру... брось... легче будет... — шептал дружинник.

   — Как бросить? Зачем бросать? Господь с тобой, — говорил боярин.

   — Невмоготу... трясёт... больно... помираю...

   — Потерпи, Михайло Осипович, маленько потерпи, голубчик. Я знаю, тут неподалёку село есть, небось и знахарки найдутся, там тебя я и оставлю, вмиг они на ноги поставят!

   — Помру я, не доеду... невмоготу...

   — Да ведь скоро, к вечеру будем там, а то где же я тебя здесь оставлю-то, среди леса дремучего? — И, увидев сочившуюся из плеча кровь, принялся за перевязку. Солнцев немного успокоился и впал в забытье. Симский отошёл от него.

   — Не хорош, куда не хорош, и вправду не помер бы, — с тоскою бормотал он.

Жаль ему было Солнцева, от души жаль, давно уже сошлись они с ним, и чем дольше шло время, тем более росла и увеличивалась его привязанность к дружиннику.

После трёхчасовой стоянки рать снова поднялась и двинулась дальше.