Александр Невский. Сборник

Солнцев очнулся, и снова нестерпимая боль начала мучить его, снова заметался он, снова открылась только что перевязанная рана. Руки горели как в огне, жгучая, острая боль не давала ни на мгновение покоя.

Симский несколько раз подъезжал к нему и с каждым разом всё более и более приходил в отчаяние.

   — Господи, скорей бы добраться, скорей бы, а то, пожалуй, и помрёт дорогой! — шептал он.

Наконец лес начал редеть, открылось поле, и при заходящих лучах солнца загорелся церковный крест. Обрадовался боярин; сняв шапку, он набожно перекрестился и тотчас же бросился к Солнцеву, чтобы утешить его. Отбросив холст, он окаменел. Солнцев, вытянувшись во весь рост, протянув вдоль тела руки и закинув назад голову, лежал неподвижно, спокойно. Повязка с плеча была сорвана, и из раскрытой раны едва сочилась кровь.

   — Никак, кончился! — с ужасом проговорил боярин, припадая к больному.

У того из груди вырвалась слабая хрипота.

   — Кончается! — чуть не со слезами молвил боярин, невольно снимая шапку.

А село всё ближе и ближе; въехали в околицу, обоз остановился, но Симский не отходил от телеги, он не отрывал глаз от дружинника, словно опасаясь пропустить последний его вздох.

   — Ну, что Михайло? — вдруг послышался возле телеги мягкий, приятный голос.

Симский оглянулся и увидел князя.

   — Кончается, княже, — дрожащим голосом проговорил Симский, и слеза повисла у него на реснице.

Князь взглянул на больного, и светлое лицо его отуманилось.

   — В избу его перенести, Бог милостив, может быть, встанет он; нет ли знахаря здесь какого?

Симский ударил себя об полы.

   — Ахти мне, что же я стою-то здесь, давно пора поискать его!

Князь между тем кликнул дружинников и приказал им осторожно перенести Солнцева в избу.

Безжизненное тело понесли в избу.

   — Ахти, сердечный, молодой да красивый какой! Поди ж ты, уходили, окаянные, — запричитала баба, хозяйка избы.

Быстро очистила она широкую лавку, стоявшую у стены, и наскоро устроила постель.

   — Кладите его сюда, родимые, тут ему хорошо будет!

Вскоре послышались шаги, и в избу спешно вошёл Симский, а за ним седой как лунь, высокий старик с небольшим мешком в руках. Он направился к больному, оглядел его и начал рассматривать и ощупывать рану.

   —  Эк саданул, окаянный, — ворчал он. — И кость перерубил!

   — Жив-то будет ли? — спросил быстро князь.

Старик исподлобья взглянул на него.

   — Нетто я Бог? Как Он, Батюшка милостивый, а я что ж? Мнится мне, что жив будет, только не скоро встанет, вот что, — отвечал старик. — Затапливай-ка, баба, печку, — обратился он к хозяйке.

Свободнее вздохнул князь, он верил старику. Повеселел и Симский.

   — Я, княже, здесь останусь. Как полегчает ему, тогда нагоню.

   — Спасибо, боярин! — молвил ласково князь и направился к выходу.

   — А ты живее поворачивайся! — ворчал знахарь на старуху.

   — Сейчас, родимый, сейчас.

   — Кровищи много вылилось, — словно про себя говорил старик, развязывая свой мешок, и, порывшись немного, достал пук травы.

В печке запылал огонь, старик выложил в горшок сухую трав, налил воды и принялся варить своё снадобье.

   — Вот и готово! — наконец проговорил он, вытаскивая из горшка ложкой какую-то густую массу.

Наложив её на тряпку, он подошёл к больному.

   — Посвети-ка ты! — обратился он к хозяйке.

Та засветила лучину и тоже подошла к больному, со страхом глядя на зияющую рану.

Знахарь приложил к ране своё снадобье и искусною рукою сделал перевязку.

   — Ну, вот теперь ладно будет! — ворчал старик. — Да ты здесь, что ли, будешь? — обратился он к Симскому.

   — Здесь!

   — А вязать умеешь?

   — Вестимо, умею!

   — Ну, дело. Так ты вот так и делай, как я сделал, два раза в ночь перемени; а завтра утречком рано я забегу! — проговорил старик, захватывая свой мешок и шапку.

   — Погоди, дед! — заговорил Симский, доставая кошель.

   — Тебе что? — покосился старик.

   — Возьми вот, за труды.

   — Нешто я за деньги? — оскорбился старик. — Знахарство мне Бог задаром послал и достатком наградил. Не нужно мне твоих денег.

И с этими словами вышел из избы.

   — Осерчал дед! — заметила по уходе его хозяйка.

   — Чего же ему серчать-то; я обижать его не хотел! — проговорил смущённый Симский.

   — Да уж такой он уродился. Кого ни лечит, ни с кого ничего не берёт, и кто даст, прогонит, сам с достатками. Суров он больно, — говорила хозяйка.

   — А добрый, должно, он?

   — Уж это что и говорить, куда добр! — подтвердила баба. — Я тебе лучинки подложу, — продолжала она, — сиди себе здесь, а я пойду спать, время.

Симский остался один. Усталость брала своё, его клонила дремота, но он крепился.

Прошло часа два. Симский подошёл к дружиннику. У Солнцева появилась в лице чуть заметная краска; боярин прислушался, из груди вырывалось слабое дыхание.

   — Ай да знахарь! — проговорил он весело и принялся за перевязку.

Снова слышится только треск лучины да где-то в углу трещит сверчок. Усталость охватывает боярина, сон так и клонит его. Прошло ещё несколько часов, снова пришлось переменять снадобье. Он подошёл к Михайле, тот лежал с открытыми глазами.

   — Никак, ты, боярин? — тихо спросил его Солнцев.