Александр Первый и Наполеон. Дуэль накануне войны

В Париже эту демонстрацию расценили как близкое начало войны, и в конце марта – начале апреля 1811 г. Наполеон даже составил план военных действий против России, в основных чертах повторявший план кампании 1806–1807 гг. (разгром русских войск на территории Пруссии и Польши). Но поскольку русское военное командование ограничилось только военной демонстрацией и не двинуло свои войска дальше государственной границы, этот план Наполеона отпал, тем более что военные неудачи в Испании и экономический кризис 1811 г. не создавали благоприятной обстановки для войны с Россией.

В мае 1811 г. французской дипломатией была предпринята попытка как-то смягчить крайне обострившиеся в декабре 1810 г. – апреле 1811 г. франко-русские отношения. В министерстве иностранных дел Франции были произведены очередные перестановки. Шампаньи, слишком известный своей враждебностью к России, был в апреле 1811 г. заменен более нейтральным Гюгом Маре. Одновременно вместо Коленкура Наполеон назначил послом в России генерала Лористона.

Все эти перестановки преследовали одну цель – выиграть время для подготовки к новой войне с Россией.

Лучше всего программа официальных отношений Франции с Россией была определена в инструкции Лористону от 5 апреля 1811 г. В ней говорилось: Франция очень недовольна последним русским тарифом, но из-за него она воевать не будет. Не будет пока воевать она и из-за герцогства Варшавского. «Имеются, однако, два возможных и единственных случая возникновения войны. Но этого не следует говорить в России. Об этом можно намекнуть и пустить слух, чтобы она знала, к чему может привести то или иное намерение, тот или иной демарш с ее стороны. Но эти намеки не должны быть ни скороспелыми, ни сделанными без достаточных оснований».

Какими же были «случаи», которые могли привести к войне? Это, во-первых, возможный мир с Англией и, во-вторых, укрепление России на Балканах. Всю поступающую на этот счет информацию Лористон был обязан немедленно отправлять в Париж.

В отличие от Коленкура Лористон лишался всякой свободы действий. В этом отношении инструкция ему напоминала скорее военный приказ, чем дипломатический документ: «Что бы Россия ни делала, будет ли она двигаться на Константинополь или даже заключать мир с Англией, г-н граф Лористон должен ограничиваться лишь наблюдением, отчетом обо всем увиденном и услышанном и ожиданием приказов императора».

Инструкция регламентировала все, вплоть до формулировок ответов на вопросы царя или Румянцева. Лористону в самой строжайшей форме запрещалось высказывать личное мнение по какому бы то ни было вопросу. Свое отношение он мог выразить только двумя фразами: «Так думают в Париже» или «Таково мнение Парижа».

Фактически Лористон лишался всякой свободы действий даже в рамках общей инструкции и сводился на роль протокольной дипломатической пешки, почтового ящика Наполеона в Петербурге.

Никаких практических рекомендаций к разрешению франко-русских разногласий инструкция не содержала. Да и что можно было сделать… Для Наполеона вопрос о войне с Россией был уже решен, решен давно, по крайней мере еще за год до ее начала.

* * *

Свои карты он полностью раскрыл 5 июня 1811 г., во время отчета Коленкура о его посольстве в России. Их разговор с глазу на глаз длился более пяти часов!

Коленкур в своих мемуарах оставил очень интересную запись этой беседы.

Наполеон довольно сухо принял своего опального посла и с места в карьер обрушил на него град упреков: он и плохо разбирается в международной обстановке, и «обольщен» Александром I, и обведен вокруг пальца, и не выполнил своего долга, и т. п.

Тщетно пытался Коленкур предостеречь императора от недооценки мощи России, советовал пойти на уступки, прежде всего ослабить хотя бы на время режим континентальной блокады. Тщетно советовал «быть терпимым», намекал, что с Россией нельзя обращаться, как с вассальным немецким княжеством.

Коленкур даже пересказал своему императору слова Александра I, якобы сказанные французскому послу во время прощальной аудиенции с царем 11 мая 1811 г.: «Если император Наполеон начнет против меня войну, возможно и даже вероятно, что он нас победит, если мы примем бой, но эта победа не принесет ему мира. Испанцев нередко разбивали в бою, но они не были ни побеждены, ни покорены. Однако они находятся от Парижа не так далеко, как мы; у них нет ни нашего климата, ни наших ресурсов. Мы постоим за себя. У нас большие пространства, и мы сохраняем хорошо организованную армию… Даже победителя можно заставить согласиться на мир… Если военная судьба мне не улыбнется, я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свою территорию и подпишу в своей столице соглашение, которое все равно будет только временной передышкой…»