Александр Пушкин: близкая эпоха

В этом антологическом стихотворении Пушкин развивает тему V элегии Шенье. В отличие от французского поэта, Пушкин описал не робкую, таимую от всех, а счастливую и уже разделенную первую любовь молодой девушки. В то время как в элегии Шенье к влюбленной девушке обращается умудренный в любовных делах друг, «Дионея» в ее первоначальной редакции написана от лица подруги, нежно сочувствующей этой любви: «Подруга милая! Я знаю, отчего ⁄ Ты с нынешней весной от наших игр отстала». В окончательной же редакции, в которой были отброшены четыре начальных стиха, вообще отсутствует подобный персонаж.

Общая схема лирической коллизии Шенье изменена и «применена» Пушкиным к близким ему событиям. По всей вероятности, стихотворение связано с проходившим на глазах у Пушкина романом Ек. Н. Раевской и М. Ф. Орлов.

Пушкин напечатал стихотворение только в 1825 г. с названием «антологический отрывок», возможно, чтобы исключить связь стихов с реальными людьми.

1822 год

В этом году он написал послание к В. Ф. Раевскому («Не тем горжусь я, мой певец…»), где есть строки, которые, судя по более поздним стихотворениям, выражают реальные переживания Пушкина:

«Не тем горжусь, что иногдаМои коварные напевыСмиряли в мыслях юной девыВолненье страха и стыда…»

Здесь уже есть рефлексия Дон Жуана – предчувствие коллизии «Каменного гостя».

Гречанке

Ты рождена воспламенятьВоображение поэтов,Его тревожить и пленятьЛюбезной живостью приветов,Восточной странностью речей,Блистаньем зеркальных очейИ этой ножкою нескромной;

Ты рождена для неги томной,Для упоения страстей.Скажи: когда певец ЛейлыВ мечтах небесных рисовалСвой неизменный идеал,Уж не тебя ль изображалПоэт мучительный и милый?Быть может, в дальней стороне,Под небом Греции священной,Тебя страдалец вдохновенный

Узнал иль видел, как во сне,И скрылся образ незабвенныйВ его сердечной глубине.Быть может, лирою счастливойТебя волшебник искушал;Невольный трепет возникалВ твоей груди самолюбивой;И ты, склонясь к его плечу…Нет, нет, мой друг, мечты ревнивойПитать я пламя не хочу;

Мне долго счастье чуждо было,Мне ново наслаждаться им,И, тайной грустию томим,Боюсь: неверно все, что мило.

Стихотворение посвящено восемнадцатилетней гречанке Калипсо Полихрони. Калипсо и ее мать, вдова греческого чиновника, бежали из Константинополя в Одессу, затем в середине 1821 г. они поселились в Кишиневе, где жили в большой бедности.

Друг и наперсник Пушкина этих лет Иван Петрович Липранди вспоминал: «Она была чрезвычайно маленького роста, с едва заметной грудью; длинное сухое лицо всегда, по обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огромный нос как бы сверху донизу разделял ее лицо; густые и длинные волосы, с огромными огненными глазами, которым она еще более придавала сладострастия употреблением «сурьме». <..> В обществах она мало показывалась, но дома радушно принимала. Пела она на восточный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные заунывные песни, с аккомпанементом глаз, а иногда жестов».

Пушкин часто бывал в доме Полихрони, гулял с девушкой в городском парке. Ее имя значится в «Дон-Жуанском списке»; характерный профиль гречанки не раз встречается на страницах пушкинских рукописей. Однако по свидетельству того же Липранди, поэт вовсе не был влюблен в эту женщину. Его воображение волновала романтическая легенда, будто бы в возрасте пятнадцати лет Калипсо была возлюбленной Байрона. Эта история явно не соответствовала действительности, ибо в те годы, когда английский поэт путешествовал по Греции, Калипсо была еще ребенком. Но Пушкину, видимо, жаль было расставаться с красивой легендой, которая и легла в основу его стихотворения.

Стилизованный в восточном духе женский образ соответствует реальному облику Калипсо, но одновременно напоминает героиню восточных поэм Байрона. Сюжетом стихотворения стала воображаемая история влюбленности «певца Лейлы». Признания поэта в невольной ревности к знаменитому возлюбленному и слова о наслаждении своим недавно обретенным счастьем рождены логикой лирического сюжета, а не его реальными чувствами к Калипсо.