Александр Солженицын. Портрет без ретуши

– Да, один, – повторил он приглушенным голосом, но четко, по слогам…

В комнате наступила напряженная тишина.

– Вещи выглядят так, как выглядят, и другой формы им не придашь. Кто у нас есть? Братья Медведевы. Жорес и Рой. Но ведь это слабаки, неверующие и предатели. А кто еще? Якир и Красин? Мне стыдно говорить с вами об этих подонках, друзья…

Солженицын прикрыл глаза ладонью правой руки, прижав большой палец к виску. Это означает негодование, возмущение до глубины души.

Он находился в Цюрихе уже не первый день. Его треугольное лицо страдальца уже, видно, примелькалось, и его фотографии давно исчезли с витрин больших книжных магазинов. В телепередачах не появлялось больше сообщений о «великом борце против коммунизма», замолкла и пресса.

Единственное, что увеличилось, – это жизненное пространство Александра Исаевича Солженицына. У него уже не только своя вилла и квартира гостеприимных чешских эмигрантов, но и дача в окрестностях Цюриха, куда его каждое утро отвозят чемпионы по каратэ, чтобы к вечеру доставить обратно на виллу. Адрес по-прежнему держится в строжайшем секрете. Не знает его даже Наталия Светлова. Наташа II – новая жена Александра Исаевича. Строжайше запрещено (даже тем, кто знает номер телефона) звонить на дачу. «Александр Исаевич творит! Ему нельзя мешать!» Строго запрещено сообщать адрес третьим лицам: он опасается, как бы в его окружение не проникли агенты советского КГБ или чехословацкой госбезопасности. С каждым днем возрастала его алчность…

– Такие, как Якир и Красин, которые столь низко пали, что каются перед большевистским судом, не стоят того, чтобы говорить о них в таком обществе, как ваше, друзья мои! А еще кто?

Он нервным движением погладил бороду тыльной стороной ладони, затем резко рассек рукой воздух перед собой (что означало презрение) и посмотрел бегающим взором в сторону хозяйки.

– Амальрик. Все-таки он отличный социолог, – несмело отозвалась хозяйка.

В светлой, в стиле модерн квартире доктора Голуба воцарилась опять полная тишина.

Александр Исаевич наклонился вперед и закрыл лицо ладонями (что означало глубокое отчаяние), затем выпрямился и поднял указательный палец:

– Друзья, мои дорогие друзья! Ну кто такой Амальрик? Подонок! Любитель и распространитель порнографии! За что его и отправили в Сибирь. И поделом ему! Историк-недоучка, которого – слава богу! – исключили из университета за леность и ничтожные способности.

Александр Исаевич наклонился вперед.

– Вы можете себе представить, друзья? Амальрик имел связь с несколькими женщинами одновременно. Это глубочайшее падение, безнравственность! Нет, он ничего путного не может сказать русскому человеку. Я остался один…

Он снова широко разводит руками.

– Один. И со мной бог, вошедший в меня, и русский дух. Разве этого мало? Достаточно для того, чтобы справиться с коммунистами!

…В ноябре 1960 года редакция «Литературной газеты» в Москве получила письмо. Или, точнее, заметку, которая называлась «Эпидемия автобиографий». Автор выступал против Ильи Эренбурга и Константина Паустовского, опубликовавших в журнале «Новый мир» свои мемуары. «Зачем писателю, – говорилось в ней, – способному творить, писать свою автобиографию? О тех, кто будет достоин, напишут современники, напишут литературоведы».

Автор заканчивал ее такими словами: «Я хотел бы не получить любезного извинения, что, „к сожалению, из-за недостатка места редакция не может опубликовать все поступающие письма“. Если я прав, пожалуйста, опубликуйте, если я не прав, можете возразить». И категорично вопрошал: «Не пора ли редакциям журналов остановить эту эпидемию писательских автобиографий?» Внизу стояла подпись: «Александр Солженицын, учитель».

В Рязань в Касимовский переулок был направлен ответ. Он не был обидным для автора письма. А как же иначе? Редакция просто не обратила внимания на недостаток такта, который побудил провинциального учителя взяться за перо. Ведь каждому, кто хотя бы немного разбирается в литературе, абсолютно ясно, что мемуары таких выдающихся личностей, как Эренбург и Паустовский, обладают исключительной ценностью, не только документальной, но и эстетической. Что же все-таки побудило Солженицына к этой полемике, в которой он, кстати сказать, занимает самые примитивные позиции?

Первая работа Александра Исаевича была опубликована в «Приокской правде» в 1959 году. Это была заметка по поводу непорядков на почте. Второй «литературной попыткой» была маленькая статейка о непорядках на железной дороге. Ей так и не суждено было появиться на свет. Есть ли связь между почти оставшимся незаметным появлением в печати его имени и стремлением заявить о себе (о Солженицыне!) корифеям советской литературы?

Да, есть – самая непосредственная.