Александр у края света

Анабруза смотрел на меня с незамутненным презрением. Хотел бы я знать, чем его заслужил.

— Если я открою ворота, — сказал он, — что ты сделаешь? Что именно ты собираешься предпринять?

Я улыбнулся.

— Я похож на дурака? — сказал я. — Я не собираюсь тебе этого говорить. Ты меня слушаешь или нет? Я говорю о возможности сохранить жизни — жизни и твоих, и моих людей. Ради всех нас я пытаюсь подойти к делу практически. Мне казалось, что ты-то, из всех возможных людей…

Он отвернулся, как будто не мог больше выносить одного моего вида.

— Чтобы ты знал, — сказал он, — мой сын... мой второй сын... был убит в том бою. Я слишком стар и слишком устал, чтобы завести других. Слышал ли ты историю женщины, захваченной в плен персами?

Я моргнул.

— Нет, — ответил я. — По крайней мере, ничего такого не могу припомнить. Подходящий ли сейчас момент, чтобы рассказывать истории?

Он не обратил внимания на это замечание.

— Как-то раз, — сказал он, — персы напали на наш народ и захватили деревню. Персидский военачальник увидел среди пленных женщину и она ему приглянулась. Поскольку она не хотела иметь с ним дела, он согнал всю ее семью в кучу и сказал ей, что перебьет всех, если она не сделает, что ей от него надо. Если же она станет сотрудничать, — продолжал он, выделив это слово, — он обещает пощадить кого-то одного. Только одного — кого она сама выберет.

— Интересная история, — сказал я. — Продолжай.

— Она приняла предложение, — продолжал Анабруза, — и сказала персу, что желает, чтобы он пощадил ее брата. Перс сдержал слово; позже, однако, он спросил ее, как она сделала свой выбор?

— Это всего лишь логика, — ответила она. — Я не выбрала мужа, потому что когда-нибудь смогу найти другого. Я не выбрала детей, потому что если я выйду замуж, то рожу новых. Но мои отец и мать мертвы и новых братьев у меня уже не будет — поэтому я выбрала его.

Он вздохнул и посмотрел на меня.

— Мне всегда было любопытно, можно ли вообще дойти до точки, где приходится делать выбор вроде этого. Честно, я не думал, что такое в человеческих силах — принимать такие решения холодно и рационально. Это, впрочем, — продолжал он, — было до того, как явились вы, греки.

Я нахмурился.

— Ты согласен или нет? — спросил я. — Меня, на самом деле, не настолько заботит это, чтобы прохлаждаться с тобой бесконечно.

— О, я сделаю это, — ответил он. — Логически мысля, я не вижу другого выбора. Скажи мне вот что: люди, которых вы захватите... Разве вы, греки, не продаете своих пленников в рабство?

— Иногда, — ответил я. — Но мы в Антольвии отрицаем рабство. Я думал, ты это заметил.

Он поразмыслил над моими словам и ответил легким кивком.

— Это так. Вы отрицаете рабство. Мы тоже. Другие скифские племена держат рабов — будины, массагеты и другие, имен которых я даже не знаю и которые живут на другом конце мира. Мы же почему-то никогда не держали рабов. Наверное, сама идея нас не устраивала.

Я пожал плечами.

— Рабство делает общество слабым и испорченным, — сказал я. — Там, где богачи держат целые армии рабов, простые земледельцы и ремесленники не могут заработать на жизнь. Кроме того, рабов постоянно надо держать в подчинении; все это губительно действует на общество, как погубило спартанцев. Все, что они делали с основания города, стояло на страхе перед собственными рабами, которые в один прекрасный день могут восстать и перебить их. Нельзя жить с такой ношей.

— О, — сказал он. — Разные причины. Обещаешь ли ты, что если я открою ворота, вы не закуете мой народ в цепи и не отправите его... напомни мне, где у вас самый большой рынок рабов? — На острове Делос, — ответил я. Он кивнул.

— Это там у вас стоит большущий храм? — спросил он.

— Верно. Мы верим, что Аполлон родился на Делосе.

— Понимаю, — сказал он. — Вы взяли святое место и превратили в рынок рабов. Определенно вы, греки, куда сложнее, чем я думал.

— Даю тебе слово, — сказал я. — Когда деревня будет разрушена, вы будете вольны идти, куда захотите.

Он поднялся, медленно и неловко, будто у него саднило спину.

— Я открою ворота, — сказал он. — И после того, как ты сделаешь, что должен, я больше никогда тебя не увижу. Ты можешь обещать и это тоже?

— Не вижу, зачем нам еще встречаться, — ответил я.

Он улыбнулся.

— Тогда договорились, — сказал он. Просто меня одолевают ужасные предчувствия. Я представляю, что я умер и отправился в края на далеком севере, куда мы удаляемся после смерти, и первый, кого встретил там — ты.

Он двинулся к выходу, но остановился и повернулся ко мне.

— Хочу спросить у тебя еще одно, последнее, — сказал он. — Правду ли говорят, что ты держишь в кувшине волшебную змею, которая делает тебя непобедимым и сообщает чужие мысли? — Нет, — ответил я. — О. О, что ж, — сказал он. — Я должен был догадаться, что все нельзя объяснить так просто.

Не утверждаю, будто я какой-нибудь там мистик или визионер, но в одном случае я с уверенностью могу толковать волю богов. Как мне представляется, заход солнца и непроглядная тьма, в которую при этом погружается мир — недвусмысленный намек смертным не выходить из дома до утра.