Александр Великий. Мечта о братстве народов

Но и они дрогнули однажды, когда увидели вздымающиеся фонтаны, будто поднятые смерчем, и когда из воды возникли огромные тела, облепленные ракушками, улитками и тиной. Что же это, ради всего святого? Неарху не пришло в голову ничего лучшего, как выстроить корабли в боевой порядок и под звуки труб, сотрясая воздух устрашающими кличами, перейти в наступление. Монстры действительно повернули назад, ушли под воду и внезапно появились так близко, что гребцы с перепугу выронили весла. Ихтиофаги, питавшиеся сырой рыбой, использовали ребра этих животных в качестве стропил для крыш, а кости челюстей приспосабливали вместо дверей. Это были киты, которые в Средиземном море не водились.

У одного племени, живущего на уровне каменного века, македоняне пополнили запасы провианта, купив овец и коз, но есть их мясо не смогли, потому что оно пропахло рыбой, которой кормили животных. Напрасно они искали хранилища провианта, обещанные Александром. Скоро и люди Неарха начали голодать, как и их товарищи на суше, которых они давно не видели и о которых ничего не слышали. Казалось, пустыня поглотила их. Флот был в пути добрых два месяца, когда на горизонте показались уже колосящиеся поля, фруктовые сады, виноградники. Македоняне бросили якорь в бухте и узнали, что находятся в Гармозие (Горм); здесь начинался Персидский залив.

«Для пропитания мы нашли здесь все, что душе угодно, кроме оливкового масла», — пишет Неарх. Ах, как им не хватало его в походе! Давняя тоска греков по родине вырвалась наружу, когда несколько матросов во время прогулки по новым местам встретили человека, заговорившего на их родном языке. Они спросили, откуда он, и узнали, что незнакомец отстал от войска Александра, но он знал, что штаб царя должен быть где-то недалеко.

Уже через несколько дней Неарх стоял перед царем, который не сразу признал его: 80-дневные скитания по морю превратили флотоводца в старика. Позднее переложение его записок повествует:

«Он отвел его в сторону, обнял, залившись слезами, и сказал: «Так ты жив, друг мой! Это большое утешение для меня в несчастье. А теперь расскажи, как погибли мои корабли, и в первую очередь…»

«Но они не погибли, — прервал его Неарх, — они благополучно дожидаются нас в устье Аманис (Менаб), и воины твои все живы».

И Александр поклялся именем Зевса, что этой вести он рад больше, чем завоеванию всей Азии».

Из 100 своих кораблей критянин потерял всего четыре парусника. Из тех же воинов, что были в походе вместе с Александром, в живых осталась лишь половина. Кто был повинен в этом? Сатрап Кармании, не пославший вовремя каравана с провиантом? За это он теперь заплатил своей головой. Аполлофан, который должен был организовать снабжение флота? Бематист, которому надлежало предоставить точные данные о расстоянии для расчета пути следования флота Неарха и который дал неверную информацию? Немало виновных нашел Александр, и многие из них были казнены, лишены званий и должностей, заточены в темницу. Обвинение подданных во всех смертных грехах — не редкость среди деспотов, но Александр никогда не был тираном в классическом смысле этого слова. Как говорил один из его современников, Александром владело отчаяние, он был мрачен и бледен вследствие физических и душевных страданий. Это означало, что подсознательно он чувствовал, кто истинный виновник всего случившегося: он сам.

Еще античные историографы Диодор, Арриан, Плутарх, Юстии, Курций Руф намекали на это. Современные же историки пошли гораздо дальше, устроив чуть ли не судилище над ним. Конечно, всегда проще быть правым по прошествии времени, но в этом случае они действительно располагают весомыми аргументами: Гедросия до похода считалась неведомой землей, войско, с которым он отправился, для подобного предприятия было слишком велико и трудно управляемо, и уж совсем никак не следовало брать с собой такой огромный обоз с женщинами и детьми. Возможность повернуть назад при появлении признаков надвигающейся катастрофы не была использована.

Избежать подобных просчетов (элементарных стратегических ошибок) означало бы в данном случае действовать благоразумно. Но вплоть до этого рокового похода секретом успеха македонянина никогда не было благоразумие. Он всегда предпочитал отчаянную удаль добрым советам, действовал вопреки всем правилам военного искусства, презирал осторожное обдумывание и взвешивание. Но то, что приносило победы в борьбе с людьми, оказал ось бесполезным в противостоянии силам равнодушной, враждебной природы.

К тому же после фиаско на Гифасисе — позора, доселе невиданного, — он хотел доказать всему миру, на что способен: он подчинит себе пустыню, покорить которую не удалось ни легендарной Семирамиде, ни великому Киру. Но он переступил при этом назначенные ему божественным провидением границы. Он слишком возвеличился, вознесся и вызвал гнев богов.