Александра

Сначала, когда читала молитвы, сбивалась, потому, что думала не о них, а о делах своих. О крымчаках, о Дашке, о сыне, о племяннике, о Василии, о Корпусе. Вспоминала, как отдыхали на пикничке. Потом, как Василий любил меня и я его. В этот момент в келье стало темнеть, причём очень быстро. Я посмотрела на оконце. День стремительно угасал. Даже как-то слишком стремительно. Я, конечно, человек современный и во всякую мистику не верю. Поэтому посчитала, что закат совпал с моими грешными мыслями.

Спичек у меня не было. В итоге, я осталась, практически, в полной темноте. Но вскоре открылась дверь. Зашла матушка игуменья со свечой и от неё зажгла мою свечку. Ничего мне не говорила. И так же молча вышла. Я вновь осталась одна. Стала вновь читать молитвы. Читала, читала. В итоге стало клонить в сон, даже завалилась с колен на пол. Твою душу. Опять встала на колени. Так стояла, пыталась читать молитвы. Получалось откровенно плохо. В конце концов, плюнула на это дело и завалилась спать на лежак…

Игуменья посмотрела в оконце в двери. Царевна спала спокойно на лежаке. Даже свечку не погасила. На полу лежал раскрытый молитвослов. Матушка покачала головой, зашла, дунула гася огонёк, закрыла книгу и пошла к себе…

…Проснулась я на рассвете. Вроде выспалась. Правда первое время не могла понять, где я и что происходит?! Потом вспомнила. М-да. Сама не знаю почему, но начала тихо декламировать:

Сижу за решеткой в темнице сырой.Вскормленный… Вскормлённая в неволе орлица молодая,Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном,Клюет, и бросает, и смотрит в окно,Как будто со мною задумал одно.Зовет меня взглядом и криком своимИ вымолвить хочет: «Давай улетим!Мы вольные птицы; пора нам пора!Туда, где за тучей белеет гора,Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… Да я!..»

Конечно, я переиначила немного стих. Ну и что? Заметила, как что-то мелькнула за оконцем двери. Сто процентов за мной наблюдали. На столике или то что считалось тут столом, стояла глиняная кружка с водой и в глиняной тарелке лежал кусок хлеба. Классный завтрак. Так, что там сейчас в Корпусе? Каша с мясом. Хлеб с маслом. Взвар с мёдом. Началось слюноотделение. Посмотрела тоскливо на свой завтрак. С такого завтрака и кони двинуть можно. Потом встала и стала приседать, вытянув руки перед собой. Присев тридцать раз, стала завтракать. Съев кусок хлеба, запила его водой. Замечательно! Просто блеск. Тяжко вздохнув, попыталась залезть на стол и выглянуть в окошко. Ничего не увидела, зато чуть не навернулась. Тихо про себя выругалась. Дверь в келью открылась и зашла игуменья. Покачала головой, забрала тарелку и кружку.

— Подождите, там ещё вода есть.

Матушка покачала головой.

— Это чтобы тебя ничто не отвлекало от молитв, Царевна.

Сказав это, она ушла. Дверь в келью закрылась, и я опять осталась одна. Делать нечего, надо молится. Встала на колени. Начала читать молитвы, которые знала. Часа через два, по моим расчётам, часы то мои у меня тоже забрали, спина совсем затекла, как и колени уже болеть начали. Встала, походила. Легла на лежак и задрала ноги вверх, уперев их об стенку. Естественно, рубашка задралась. Но мне было наплевать. Я делала себе релакс…

…Матушка игуменья прошла к кельи. Рядом с ней стояли две монашки. Они смотрели в оконце двери и хихикали.

— Это что такое? — Две молоденькие монахини быстро развернулись и опустив глаза в пол, попросили прощения. — Идите и молитесь. — Девушки быстро исчезли. Игуменья подошла к двери и заглянула в оконце. Увидела Царевну. Та лежала на топчане, задрав ноги вверх и шевелила пальцами ног. При этом водила руками в разные стороны и что-то говорила:

Обыкновенным было это утроМосковское и летнее почти что,Была еще обыкновенней встреча:К кому-то кто-то на часок зашел.…И вдруг слова благоуханьем стали.Казалось, что шиповник говоритИ голос ал, душист и свеж безмерно…

Как будто та сияющая сущность,Которая мне десять лет назадОткрылась — снова предо мной возникла.Как будто вдруг светильники зажглисьКак те, что видел Иоанн когда-то,И тайный хор, тот, что в листве живетТаким был голос, певший…Так нам его описывает Дант.