Читаем Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед полностью

Марр был большой авторитет. Он ослабел, когда Сталин понял, что руссистику надо поддерживать. Во многих случаях Марр был провидцем. Новое у него — список исходных корней. И идея матриархата. Земля, Небо, Уран по Марру — одно женское существо. Земля по Марру то же слово, что немецкое Himmel, небо.

1. 12. 1964. В древнем языке странный человек тот, кто ходит по стране. «Сторонник мира»? Да, пожалуй, тоже относится сюда, только здесь полногласие. Тот же корень в словах страх, стремление, о-стров, струя. Общее между ними то, что всё струится!

Теперь , богатый корень. Здесь в греческом нулевая огласовка, — - Более сильная огласовка бывает разная: вспоминать, Minne, любовь, Minnesang, поэзия. Потом mens, отсюда ментальный. Сомнение? Да, тоже. — Теперь, от mens немецкое Mensch. Немец ведь понимает человека возвышенно. Но, между

прочим, русское человек — неразгаданное слово. До десятка разных мнений существует.

Русское память связано с мнети. Па — непродуктивная частица, которая указывает на уменьшение значения (как паводок, пасынок). То же самое na-мять, через юс малое. Но па означает кроме того еще что-то скрытое, непроявленное.

8. 12. 1964. Откуда несходство языков? Разные расы, разные народы. У одних просто языки длиннее, у других короче; как различны органы произношения, так и языки.

Почему номинатив не чистая форма? Да, в греческом номинативе она как раз не чистая; она деформирована окончанием. В номинативе происходит фонетический процесс сплавления основы с окончанием. Звук — s — один из постоянных и твердых формативов именительного падежа. Чистую основу надо искать в косвенных падежах, в номинативе происходит деформация.

. Если по-новогречески произнести, то получится пиита.

25. 6. 1970 я записал себе: «Два дня перепечатываю лосевского Аристотеля; это многим может показаться пусто; это покажется пусто всем дурным; Лосев не предает духа (задача, которую ставил Лорка: поэзия не должна ускользнуть в грязные уши). Но внутренним движением мысли он ответную мысль — будит. Мысль его поразительным образом с реалистической точки зрения слепа; он как Протей принимает разные системы — и не останавливается ни на одной; в отношении ко всем чувствуется глубокая непривязанность и великолепная, ровная, загадочная насмешка. Но в то же время они — его орудие; ведь только хватаясь за рычаги, предоставляемые системами, он может сбросить тяжесть земного, — и он похож на бесконечно мощного гиганта, который под страшной толщей бьется и пробивается наверх, и снова погружается, и снова выходит; такую борьбу взял на себя трудом жизни».

Вчера был у него вечером. Он сидел один в темном кабинете. Потом вышел ко мне в столовую. Он интересуется людьми, с ними прост. Внутренне очень спокоен. У него живой, хлесткий, немного грубоватый юмор. Заговорили о даче. — Да, знаю, сказал он, там письма бросают в лужу… Там профессора ползают в луже и достают письма (это как будто о профессоре Гальперине, или вообще о профессорских дачах).


В нем много мужского. Его «Античный космос», который я только сейчас увидел, — выбивание огня из камня. Такой страшной, дикой, первой, чуть не слепой силы я не знаю ни у кого. Сорвать покров с неба, с тверди, камня этого! Наука без хляби, писка; живая сила.

Веселие и теплота его женщин; я согрелся. Заговорили о назначении срока следующей встречи на 1/2 месяца вперед.

— Да ни в коем случае! подскочила и заорала Олечка[4], Аннушка уже разлила масло! Что, а кто знает, что с ним будет?! — Знаю, скука всё это. — Нет, Булгаков скука?! — Да не Булгаков, сказал А. Ф. нехотя и досадно, а скука это, что мы все помрем.

Тогда Оля стала кричать, что ей только и велят идти на кухню, да замолчать, да повернуться задом, да… — Да что вы раскричались, время вам что ли не жалко? тоже кричала, смеялась и суетилась Аза Алибековна. Зашла речь обо мне. — А кто у вас командует, ты или жена? (Лосев почти со всеми на ты [5].) — Я. — Да разве ты можешь командовать? Какой из тебя командир? Мне пришлось признаться, что что бы я ни сделал в практической жизни, всё плохо. — Ну вот, видишь… Аза Алибековна стала перебивать нас: «Ну вот, сейчас пойдут трансцендентные разговоры». Всё жаркое, сердечное.

1970


27. 6. 1970. «Кратил». Этимологии в этом платоновском диалоге мифологически важные, научно — нет. Какой-то восторг у Платона в этих этимологиях: взасос говорит о значении слов[6].

Структурализм считает себя научным. Но то, чем он занимается, это блуд. Обозначим глагол буквой Г, существительное буквой С… и всё! Шаумян среди них один толковый. Он читает курс «Логика науки», у него все строго. Правда, в его отвлеченной логике почти ничего нет для языкознания.

Иванов в науке ничто. Вот Макаев [7] … Он знает. Отрежет как машина, если ошибка. Та же порядливость и в жизни. У армянского католикоса, когда он приехал для визита, спросили, как его представить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное