Читаем Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед полностью

4. 8. 1970. Дождь. Занятия не в саду, а на втором этаже [16]. Комната просторная, в ней одна кровать и стол. Из окна вид в сад. Топится печь. Читаю. Объявляют, что пришли Широковы [17]

. «Повежливее скажите, не что занимается, это будет сказать невежливо, а что пришел срочно человек, специально». Потом Широковы поднялись на минуту. Он из Минска, там жили пятнадцать лет, ей снился кошмар, что они туда вернулись. Гонения. А. Ф. дает советы, «Аза поможет».

Потом, после их ухода, за яблоками, долгий разговор о гонениях. Что там у вас с методикой, спросил А. Ф., имея в виду засилие методики на языковых кафедрах. Я однажды слышал, как одна девица вела урок английского языка. Бойко так, всё по-английски. Без политики.

— Было ли так при царе?

Нет, при царе было лучше. Сейчас ведь озверение невозможное, озверение. Одни подхалимствуют, другие звереют. Потому и методика разрастается. При царе — не то… Ну, было два-три врага, делали пакости… были случаи, исключали… но такого озверения не было.

— Может, вы были не в том кругу, где все это видно.

Нет, я был среди… Нет, сейчас надо делать, как Эпикур говорил: никого не люби и никого не ненавидь. . Ни с кем не спорь. Ну, и будут думать,

ну, чего там, сидит там, занимается, ну и пусть занимается. А играть роль… Сейчас в каждом институте идет травля кого-нибудь. В каждом институте!

А ты мог бы заняться историей языка, теорией языка… Вот как Маковский — диалекты древнеанглийского. Никуда не суется и довольно быстро прошел. Подцепись к знатоку старому, как Аракин, и работай, чтобы получить хотя бы степень. А покамест нету степени — трудно.

Долго собирали материалы о том, что такое благо и красота у Аристотеля. А. Ф. думал. Потом с радостью продиктовал самый важный, шестой пункт: красота есть ум, благо и т. д., но в себе. «Что ты, премудрый змий, на это скажешь?» Я не нашел что сказать. «Ну вот, после долгих размышлений, после многолетней работы над Аристотелем, мосле чтения книг я пришел к такому выводу».

По поводу моего замечания, что Аристотель это всё-таки онтология, а у Лосева всё эстетика, он возразил: «Эстетика — заключительная часть онтологии, онтология завершается эстетикой. Эстетика последняя глава онтологии Платона и Аристотеля. Эстетика — завершительная онтология. Хотя в античности не было эстетики как самостоятельной науки. Ее создал Баумгартен. Античная красота — в добре, она бытийная, онтологическая. Нельзя поэтому говорить, что Лосев всё в эстетику превращает. Он — и в онтологию. Метафизика там в античности всё, и красота, и бытие».

А. Ф. снова говорил об античной ограниченности, об отсутствии личности в Греции. Личность появляется только с еврейством, с Ягве, с сотворением мира Богом как личностью.

А. Ф. много путешествовал в молодости по Кавказу. Он любит юг, жару и знает, как надо себя тогда вести: принимать очень горячую ванну или пить горячую воду; а многие по ошибке пьют холодную. Он из Донской области, которую потом поделили, из Новочеркасска. Был там в середине 30-х годов. Виноградная область, на рынке сидит одна бабка с виноградом. Дома заколочены еще с гражданской войны. Никто в них не живет, страшно посмотреть. Собор разрушен. Все кадровое казачество ушло с Врангелем. При Хрущеве был бунт в Новочеркасске. Бесполезно. Америка перед Советским Союзом трепещет, а тут какой-то городишка. Нет, теперь уже поздно бунтовать. Государство так укрепилось.


Радуясь найденной формуле, А. Ф. предлагает другую в пику структуралистам. — А я знаю, что такое структура: единораздельное целое. Всякое правило это тоже структура. Например, accusativus ab- solutus, scio teprudentem esse. Единая схема. Тыщи фраз подчиняются ной схеме. Жалкое понимание структуры у теперешних. Шаумян [18] среди них однако занят делом. Его порождающая модель взята из античности. Думайте что хотите, говорю я Шаумяну, но вы не со структуралистами. Он сам говорит о себе: я не языковед, я фонолог. У Шаумяна есть в его схемах такое, что совершенно неприложимо к языку. Он с этим согласен. Его книга называется «Теоретические основы фонологии», и там даются абстрактные формулы. Чисто словесно их объяснить — это, говорит он, уже не его задача. Благодаря этому у него всё строго научно. А другие… Недавно был доклад Иванова в ОЛЯ. Отказ от прежнего, переход на индоевропейские рельсы. 10–15 лет загнул, пропало даром. Выезжает теперь на хеттском языке, на санскрите. Грамматикой хеттский язык похож на греческий. Но навыки у Иванова остались прежние. Занимается модными делами.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное