Читаем Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед полностью

Я дал себе труд изучить приемы структурной лингвистики. И я изумился бессмысленности ее подхода. Сначала автор приходит к своим результатам при помощи слов, а потом заменяет их произвольными значками. Дальше такой примитивной стенографии дело не идет. Зачем мне все эти значки? Всё в них совершенно условно. А к ним сводится вся их наука. Зачем она тогда мне нужна? Или Шаумян: сначала излагает своими формулами, а потом: «другими словами…», и возвращается к естественному языку. Шаумян бывал здесь. Я ему говорю: Себастьян Константинович, ведь ваша книга, «Теоретические основы фонологии», не математика, а стенография? Да, соглашается, стенография; но вот в «Проблемах структурной лингвистики» — там уже деривации из функций, там математика.

Меня интересует судьба Шаумяна. Куда он дальше пойдет. Но он хитрый армянин. Он обходится без языковых примеров, остается на уровне формализма. Трясти его будет трудно.

Это замечательные, золотые, изумрудные, не знаю какие, термины, как модель, порождающая, — а у них бредовая идея, что всё может сделать вычислительная машина. Якобсон жулик, он подыгрывает и вашим и нашим. Себя считает основателем структурализма, не Трубецкого, — а с другой стороны, его построения ведь не структуры.

23. 9. 1971.

Александр Ничев приедет в декабре защищать диссертацию. В Болгарии нет докторов-классиков. ВАК разрешил ему защищаться у нас. Асмус отказался, пришлось его заменять Овсянниковым Михаилом Федоровичем. Овсянников много издает. Первый оппонент я, второй Аза, третий Овсянников. У него философия, правда. Но там у Ничева есть и философия.

Английские энциклопедии. Сколько раз ни заглядывал, там всё есть, причем всё самое точное. Русский мужик энциклопедии составлять не горазд. Во-первых, напьется, убьет, его сошлют. Потом возьмут на поруки. Потом он вспомнил: я же словарь составляю. Пишет. Но еще словник не готов. Тут его опять сослали. Потом — котлы сняли, холодно. Выпить надо. И так лет на сто. Style russe.

Кто возьмет кафедру языкознания. Рождественский[70]

на ученом совете характеризовал Иванова как пустое место. Не рекомендовал обращать внимание на этого работника, который не годится заведовать кафедрой. Широков Олег Сергеевич: знает много языков, док- юр, но едва ли годится быть заведующим кафедрой по характеру. Зализняк, хорошая характеристика. Но тоже не подходит. Единственный человек, который совершенно подходил бы для этой должности — европейское образование, профессионально несравним, — это Макаев. Каждые три-четыре года выпускает по книжечке, и каждая книга — настоящее исследование. Он германист, изучает руны, древнегерманский Wortschatz в сравнении с санскритом.

Я на каком-то собрании сделал речь на латыни, Энвер Ахмедович (он татарин) — на старом классическом немецком языке. У меня гонкий слух, хотя и не хорошее произношение. Я чувствую, кто как произносит, и сказал ему об

этом. Макаев: «Да, мои наставники говорили прекрасно на немецком языке». Он сын предводителя крымского дворянства. Он настолько барин, что на конференции не едет, тезисы посылает. Ему лет 55, он не женат, живет с матерью и теткой, хорошая квартира. Настроен в символистском тоне. «Я хотел бы прочитать вам свои стихи». Какие? «Да всё символистские». Нас, стариков, ведь уже ничем не удивишь. С точки зрения таких знатоков, какие меня учили, я уже всё расцениваю как неполноценное, недостаточное, недоученное. Но вот Макаев выдерживает марку.

У Рождественского спросили: если вы так хорошо характеризуете Макаева, какие личные черты мешают ему быть завкафедрой? Ну, говорит, целый роман надо было бы рассказывать… Он же бытовой мусульманин. Считает христианство мировым обманом и мировым лицемерием. Нам, допустим, разносят чай. Но если тут будет Макаев и его сотрудник принесет стакан чая, он уйдет. По мусульманскому обычаю подают чай старшие. Поэтому он бы оскорбился и ушел. Самый старший, армянин Рубен Александрович Будагов, только и мог бы поднести чай ему, Энверу Ахмедовичу.

Да, Рождественский прав, у нас завкафедрой чернорабочий, на нем все документы, переписка, такому дворянину как Макаев не подходит. Он старый барин. До сих пор под Москвой есть село Макаевское. «Это, говорит, имение моего отца.» Вот Аза. Она ученый очень маленький, деловой, да и то тяготится от кафедральной работы. За 50 рублей надбавки так убиваться? Кацнельсон Соломон Давидович, конечно, тоже знаток (индоевропейщина)…

У меня остались в институте только греческий и латынь. Отказался от лекций. Мне интереснее книгу под старость лет написать. А что экзамены принимать… Пусть молодежь!

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное