Алексей Косыгин. «Второй» среди «первых», «первый» среди «вторых»

— С моей стороны дерзким, пожалуй, будет утверждение о том, что плановые задания ориентированы главным образом на достижение количественных показателей, тогда как качество отходит на второй план.

Но и это «признание» не было для Брежнева в новинку: в утверждение слов Косыгина он только согласно вздохнул.

— Но это далеко не все. — Косыгин на пару секунд прервал речь, видимо, раздумывая над тем, как доходчивей преподнести свою мысль. — Знаешь что… самостоятельность

предприятий в развитии собственного производства и в выполнении государственных планов у нас необоснованно ограничена. Нет у нас должной и нужной материальной заинтересованности в общих итогах работы предприятия, в привлечении внутренних «скрытых» резервов и повышении рентабельности самого производства. Не прописана ответственность каждого предприятия за нарушение сроков поставки продукции потребителям, и уж тем более — за бракованную продукцию.

Тебе что-то говорит такое понятие, как «хозяйственный договор»?

Генсек только пожал плечами, это не в его «сфере интересов»…

— Вот! И он своего важного и нужного места в хозяйственных отношениях не нашел. А зря! Добавим к этому еще и хозяйственный расчет! Он тоже как-то у нас сам по себе существует, чисто формальное явление, к сожалению! И вообще, кроме хозяйственных договора и расчета мы и в планировании, и в самом производстве очень незначительно привлекали и использовали прибыль, премии, кредит. И политика ценообразования у нас хромает на обе ноги.

Брежнев развел руками. Вот тебе, «бабушка», как говорится, «и Юрьев день»: на 49-м году советской власти признание — «все плохо»!

Косыгин внимательно наблюдал за реакцией Брежнева, не спеша выкладывал ему и то, что «плохо», и то, что «хорошо».

— Однако наши слабости не стоит считать только недостатками, они еще — задачи, стоящие перед нами; задачи непростые, поскольку уже не одно поколение советских управленцев, и я в том числе, пытались найти методы и средства, дабы что-то изменить в указанных «параметрах». Наиболее удачливыми в этом плане были годы новой экономической политики, но дважды в одну реку зайти невозможно: с 1920-х годов изменилось много — и обстановка, и само хозяйство, и наш народ, для которого, например, определение «частная собственность» просто неприемлемо.

Но главное для нас, — Косыгин предупреждающе повел указательным пальцем вверх, — содержание понятия «прибыль», ее роль в процессе реформирования деятельности предприятия…

…Еще работая над теоретическими выкладками будущей реформы, Косыгин указывал на то, что прибыль, в отличие от себестоимости, в более полном объеме отражает рост объемов произведенной продукции, а также постоянное обновление и повышение качества выпускаемых изделий, и все это есть различные стороны производственной деятельности предприятия, которые надо учитывать и контролировать. Важно было принимать во внимание не только размер и прирост прибыли, но и уровень рентабельности, то есть иметь информацию о том, сколько прибыли получено на каждый рубль производственных фондов[394].

Стараясь быть понятым, Косыгин был осторожен в формулировках:

— Это коренным образом поменяет сами базовые принципы деятельности экономики в Советском Союзе. Если в настоящее время, сейчас, основными показателями остаются «вал» и «себестоимость», то в условиях реформы будут — «прибыль» и «рентабельность»… Хочу напомнить тебе, Леонид, что «вал» и «себестоимость» предоставляют предприятию возможность выпускать больше продукции, не «заморачиваясь» на ее качестве. Но благодаря росту объемов удавалось снижать ее себестоимость. Так?

Брежнев вновь утвердительно кивнул головой.

Косыгин же боялся упустить мысль:

— Все остальное — исключительно право государства, которое само определяет цены на произведенную продукцию. И исходит оно при этом из собственных представлений о формировании стоимости. Получается так, Леонид, что само предприятие не заинтересовано в результатах своей работы, поскольку во главе угла стоял принцип «план по валу», которому подчинялся весь процесс производства.

Брежнев внимательно, но молча, не возражая, слушал Косыгина, однако Алексей Николаевич оставался в неведении, понимает ли его собеседник то, о чем идет речь? Однако сворачивать монолог было нельзя, и Косыгин продолжал, стараясь излагать свои идеи, как можно проще: