— Мы что-нибудь придумаем, — убежденно проговорил Йон. — Главное, что ты дома. Хана, я… вдруг понял, что больше никогда и ни за что не хочу с тобой вот так разлучаться. Я был совсем не в себе без тебя. Вдруг понял, насколько все это неважно. Церковь, полиция, даже Ория и девочки, даже Медвежонок. Я… Я когда увидел его и понял, что произошло, был так зол на него. Так зол, что спасся он, а не ты. Думаю, он это понял. И когда… когда за ним приехали… — Он сделал паузу, словно подбирая слова или решая, стоит ли ему говорить их вслух. — Я на какую-то долю секунды испытал своего рода злорадство. Что его все равно заберут, что ему не удастся вылезти за твой счет сухим из воды. Я сам не ожидал, что могу чувствовать что-то подобное. Это напугало меня. Напугало то, в какой беспорядок приходят мои мысли, когда тебя нет рядом. Не смей больше бросать меня, маленькая омега. Для сохранения мира на Земле и голов на плечах просто будь рядом, ладно?
Я не знала, что ему ответить, поэтому просто обняла его крепче, уткнувшись носом в родинку над ароматической железой на его шее. Я слишком хорошо понимала, о чем он говорит и что мы оба подходим к той грани, за которой эта судьбоносная привязанность друг к другу перестает быть нормальной. Как будто мы могли нормально функционировать только вместе, как единый организм. Лишь когда я чувствовала своей спиной его спину, я могла смотреть во все стороны и восхищаться тем, что видела, тянуться к тому, что меня окружало, жить эту жизнь полноценно, ярко и осознанно в каждом из ее аспектов и проявлений, начиная от самых незначительных, вроде вкусной еды, и заканчивая самыми масштабными и сложными, вроде вопросов о смысле существования бестий и смысле их угасания. А когда его не было, я просто медленно умирала изнутри, словно лишенная половины своих внутренних органов.
Но значило ли это, что жизнь и свобода любого из нас была ценнее жизни и свободы, например, Медвежонка? Или любой из омег Дома? Догадывались ли те, кто нам доверял и кто полагался на нас, что в случае необходимости сделать выбор, последний будет не в их пользу? Как в той задачке про вагонетку — переехать одного или пятерых? С точки зрения циничной логики пять жизней ценнее одной, но все становилось сложнее, когда в дело вмешивалась субъективная пристрастность. Я бы, не думая, обменяла жизнь пятерых незнакомцев на жизнь Йона. Но самое страшное было то, что я понятия не имела, как поступила бы, если бы теми пятерыми были бы Медвежонок, Джен, Поппи и, например, мои мама с братом. Я знала, какого ответа ждало бы от меня общество и какой бы я дала для того, чтобы сохранить лицо. А еще знала правду, и это что-то непоправимо ломало в том, что я хотела думать и знать о самой себе. Всегда ли я была такой? Или же метки, что сковали нас друг с другом, вкладывали эти мысли и убеждения мне в голову точно так же, как подстегивали болью, когда я даже против своей воли сближалась с другим альфой? Я нисколько не сомневалась в том, что Йон действительно бы пошел на крайние меры, не считаясь ни со своей жизнью, ни тем более с чужими, если бы это потребовалось ради моей безопасности. Но действовал ли он бы в таком случае по своей воле? Может быть, метка в самом деле была ближе к разумному паразиту, делающему все возможное для сохранения жизни своим носителям, чем к божественному знаку одобрения нашего союза?
Понятия не имею, зачем я вообще обо всем этом думала.
— Ты что-то сказал про чек, — внезапно вспомнила я, пользуясь случаем перевести тему и отвлечь себя от изматывающих и бессмысленных размышлений. — Мама Медвежонка выписала Ории чек? Сколько там было?
— Я не видел его лично, но, полагаю, что достаточно, — отозвался альфа. — Медвежонок сам попросил ее его выписать. Сказал, что иначе никуда с ней не пойдет. Ей пришлось.
— Это… ужасная глупость, — сокрушенно покачала головой я. — Нам нужно было сразу обратиться к ней, а не к нему. Тогда бы всего этого не случилось бы. Откуда у нее вообще… столько денег?
— Я не думаю, что они ее личные, — отметил Йон. — По обрывкам их разговора, я понял, что госпожа Боро всегда подозревала кардинала в том, что он имеет отношению к исчезновению Медвежонка. Из-за этого их отношения испортились, а сама она жила отдельно. По церковным канонам, развод среди священников допустим лишь в том случае, если выбранная ими в спутницы жизни омега окажется бесплодной, но в их случае это было общеизвестно не так. Кардинал полностью ее содержал и, мне кажется, приплачивал сверху за молчание, ведь кому как ни ей было знать, что ни от какой болезни ее сын не умирал. Мне показалось, что она… винит себя за то, что бездействовала все эти годы. Поэтому и подписала чек не глядя. Может, ей было стыдно за то, как шикарно она жила на деньги убийцы и морального урода, пока ее сын ублажал альф в борделе ради выживания.
— Не хотела бы я быть на ее месте. — Меня аж слегка передернуло, когда я попыталась себе это представить. — И все же как глупо было с нашей стороны не подумать о том, чтобы обратиться именно к ней! Я чувствую себя такой дурой, Йон…