Альфред Великий, глашатай правды, создатель Англии. 848-899 гг.

Альфред, как видно по ритмизованному прологу к «Обязанностям пастыря», иногда писал довольно неуклюжие стихи; возможно, он попытался популяризировать поучения Боэция, придав им такую форму, в которой они стали бы доступны и неграмотным людям. Тот факт, что в стихотворном переводе пропущены некоторые metra, не отрицает с неизбежностью авторства короля; просчеты, указывающие на незнание античных реалий, слишком редки и непоказательны. Следовательно, вопрос не имеет окончательного решения, и литературоведы, вероятно, будут продолжать спор, пока какая-либо из сторон не предъявит убедительных доказательств своей правоты. До сих пор и сторонники, и противники авторства Альфреда стремились переложить поиск таких доказательств на плечи оппонентов, и никто из участников спора не сумел достойно ответить на брошенный вызов

^{261}. С точки зрения литературоведения, данная проблема представляет интерес, но для биографа Альфреда она не столь важна, поскольку древнеанглийский аллитерационный перевод metra

ничего не добавляет к нашему пониманию характера короля и обстоятельств его жизни.

Вопрос о том, является ли Альфред автором прозаического вступления к «Утешению философией» (большинство исследователей это отрицают), также можно оставить открытым. Это вступление, по большей части, повторяет предисловие к «Обязанностям пастыря», но заканчивается коротким обращением, напоминающим сентенцию из альфредовского перевода «Монологов» блаженного Августина. «Всякий, — пишет Альфред в этом переводе, излагая свои собственные мысли, — радуется тому немногому, что он в силах понять в меру своего разумения». Во вступлении к «Боэцию» сказано: «Всякий человек, должен говорить то, что он говорит, и делать то, что он делает, в меру своего разумения и по мере своих сил и времени». Поэтому король Альфред просит, во имя Господа, каждого, кто прочтет книгу («Утешение философией»), молиться за него и не винить его, если сам поймет написанное лучше»^{262}. Эти слова, даже если они не являются подлинными словами Альфреда, передают его отношение к работе: способность трезво оценивать собственные возможности и неистребимую надежду, не позволявшую ему пасть духом и отказаться от своих попыток.

Сходство между прозаической версией «Боэция» и древнеанглийским переводом «Монологов» блаженного Августина показательно и любопытно. «Монологи» являются последней крупной работой Альфреда; они состоят из предисловия и трех книг: первые две включают в себя материал латинских «Монологов», содержание третьей заимствовано частично из послания блаженного Августина «О видении Божьем», частично из сочинений Григория Великого, из Вульгаты и других источников. Их часто называют «Цветник мудрости», по начальным и завершающим фразам первой и второй книг: «Здесь заканчиваются цветы первой книги»; «Здесь начинается собрание цветов второй книги». Перевод, дошедший до нас только в неточной и плохо сохранившейся рукописи XII века, приписывается Альфреду на том основании, что заключительная его фраза гласит: «Здесь кончаются речения [cwidas], собранные королем Альфредом». Авторство короля и в данном случае оспаривается, но текст говорит сам за себя. В дополнениях к латинскому оригиналу и, в особенности, в предисловии проступает живая индивидуальность, личность Альфреда, знакомая нам по более ранним его работам.

Профессор Вюлкер в свое время высказал предположение, что «Монологи» — это и есть альфредовский «Энхиридион»[74]

, который мы считаем утраченным. Действительно, «Энхиридион» представлял собой «цветник мудрости» и упоминание о «речениях, собранных королем Альфредом» согласуется со свидетельством Флоренса Вустерского о существовании книги с названием «Речения короля Альфреда» (Dicta regis AElfredi). Теперь эта гипотеза отвергнута и профессор Вюлкер склонен согласиться с другими литературоведами, считающими «Монологи» последним законченным альфредовским переводом. Предисловие к ним служит своего рода эпилогом ко всем литературным трудам короля.

В этом замечательном фрагменте Альфред сопоставляет свои летературные занятия с трудами человека, который приносит из леса деревья, чтобы построить себе дом[75]. Он собрал их много, но еще больше деревьев осталось тем, кто придет после него. Им он вверяет исполнение задачи. «Я позвал всех, у кого нашлись бы силы, у кого было много телег, пойти своей дорогой в тот лес». А сам обращается мыслью от «придорожного домика» земной жизни к «вечному дому». Общий настрой здесь тот же, что в «Боэции»: мы слышим голос человека, почти закончившего свои земные дела, для которого отвлеченные размышления обретают все большую притягательность.