Али-Баба и сорок разбойниц

Разговор иссяк. Следовало откланяться и уходить. Но я никак не мог заставить себя встать с дивана. Фира смотрела на меня прекрасными бездонными глазами. В них застыло спокойное ожидание. И тут я, ощущая себя полным идиотом, почувствовал, как к моим щекам приливает кровь. Покраснев, словно глупый подросток, я совершенно неожиданно произнес.

– Фира, если вы сегодня свободны, мы могли бы пойти в ресторан или в Большой зал консерватории на концерт.

Госпожа Базилевич мягко улыбнулась, в ее лице не промелькнуло ни малейшего удивления, очевидно, она давно привыкла к тому, какое впечатление на мужчин производит ее красота. Но она не успела мне ответить. Дверь класса приоткрылась, и в щель заглянул маленький, тощенький мужичонка самого плюгавенького вида.

– Фира, – пропищал он, – извини, мне надо ехать к Левушке, тебе придется одной домой отправляться.

– Надо так надо, – спокойно ответила Фира, не выказывая ни малейшего недовольства, – не волнуйся, милый!

Тщедушное существо кивнуло и исчезло. Я пребывал в состоянии легкой растерянности, вновь повисло молчание.

– Больше спасибо, – нарушила томительную паузу Фира, – но я замужем и не могу принять ваше предложение.

Я постарался сгрести в кучу все самообладание. Замужем? За этим сушеным кузнечиком? Однако каким образом сей невзрачный тип сумел окрутить такую женщину? Надо было уходить, и тут я от растерянности ляпнул уж совершенную глупость:

– Ну я же не предлагаю вам развестись. Просто сходим куда-нибудь, и все.

Фира снова мягко улыбнулась:

– Спасибо, но я очень люблю своего мужа, и мне приятно проводить досуг лишь с ним!

Очевидно, на моем лице отразилось горькое разочарование, потому что Фира быстро добавила:

– Иван Павлович, вы очень привлекательный мужчина и обязательно найдете женщину, которая вас по достоинству оценит.

Внезапно я совершенно по-детски спросил:

– Вы полагаете?

– Всенепременно, – кивнула Фира и коснулась своей ладонью моего плеча, – я точно знаю!

Тут дверь снова распахнулась, и появилась группа детей, одетых в странные черные костюмы с белыми пятнышками.

– Эфирь Яковлевна, – заныли они, – мы вас заждались.

– Сейчас, крошки-доминошки, – улыбнулась Фира, – можете пока готовиться, а я гостя провожу.

Пришлось мне встать и нехотя двинуться к двери.

Дети, шушукаясь и толкаясь, выстроились изломанной линией.

– Что они будут делать? – спросил я.

Честно говоря, мне хотелось использовать любую возможность, чтобы задержаться хоть на пару минут.

– Мы готовили выступление, – охотно объяснила Базилевич, – в марте должен состояться концерт, посвященный юбилею нашей школы. Это танец «Домино».

– «Домино»?

– Ну да! Видите – дети изображают костяшки. Очень симпатично получается!

– Какая интересная идея! – восхитился я. – Вы гениальный педагог!

– Что вы, – смутилась Фира, – я всего лишь самый рядовой преподаватель музыки. Все уже давно придумано до меня. В живые шахматы играли еще во времена Римской империи.

– Надо же! – кивнул я. – Никогда не слышал о таком.

– Вы почитайте замечательную книгу Иосифа Гольцова «Люди и игры», – посоветовала мне Фира, – вот там об этом подробно написано. – Потом она отвернулась от меня, хлопнула в ладони и сказала: – Итак, танцуем!

Глава 30

Нора забрала у меня диктофон и велела:

– Так, послушаю это без тебя. Ты пока поешь!

Но мне совершенно не хотелось опять попасть в руки Муси и Ореста Михайловича. Очень тихо я прокрался в свою комнату. Вообще говоря, все идет к тому, чтобы сесть на диету, сегодня утром я не сумел застегнуть брюки, потом кое-как влез-таки в них, но испытываю дискомфорт, они явно стали мне малы.

Я, конечно, не Николетта, которая приходит в панику, увидев на своих сверхточных электронных весах прибавку в пятьдесят граммов. Но ведь неизвестно, сколько еще килограммов прилипнет ко мне: Муся и Орест Михайлович самой важной своей задачей считают «откармливание» хозяев. Хотя они же не привязывают меня к стулу и не впихивают в горло еду, кто мешает мне отказаться от ужина…

В комнате я перевел дух, зажег лампу и, включив тихо радио, начал раздеваться. Не привязывают к столу? Да, веревками они не пользуются, парочка применяет иную методу. Стоит вам отодвинуть от себя полную тарелку или вообще отказаться трапезничать, как из глаз Муси и Ореста Михайловича начинают изливаться потоки слез и они заводят речи о самоубийстве. Волей-неволей приходится есть.