Алхимия советской индустриализации

Во всей стране только высшая элита не голодала. Вот пример спецпайка, который получали летом 1932 года жители Дома правительства на Болотной площади в Москве, известного по повести Юрия Трифонова как «Дом на набережной». Месячный паек включал 4 кг мяса и 4 кг колбасы; 1,5 кг сливочного и 2 л растительного масла; 6 кг свежей рыбы и 2 кг сельди; по 3 кг сахара и муки (не считая печеного хлеба, которого полагалось 800 г в день); 3 кг разных круп; 8 банок консервов, 20 яиц; 2 кг сыра; 1 кг черной икры (!); 50 г чая; 1200 штук папирос; 2 куска мыла, а также литр молока в день, кондитерские изделия, овощи и фрукты. В судьбе высшей советской номенклатуры Торгсин так и остался магазином деликатесов и модного ширпотреба.

Сколько же их было, этих сытых счастливчиков? Ко времени отмены карточной системы в середине 1930‐х годов число руководящих работников, которые получали лучший в стране спецпаек «литеры А», составляло всего лишь 4,5 тыс. человек; группа ответственных работников, получавших следующий по качеству спецпаек «литеры Б», – 41,5 тыс.; а высшая группа ученых – 1,9 тыс. (все данные без учета членов семей). Если включить в этот перечень персональных пенсионеров союзного и республиканского значения и бывших политкаторжан, то число получавших спецснабжение в 160‐миллионной стране14

составит 55,5 тыс. семей, из которых 45 тыс. жили в Москве.

В годы первых пятилеток, когда миллионы людей умирали от голода, сытая жизнь была самой главной привилегией номенклатуры. Но, строго говоря, в СССР был только один человек, который не жил на пайке, по ордерам и талонам, – Сталин. Остальное руководство получало паек. Он был сытным и почти даровым, но тем не менее это был паек. Учитывая и другие условия жизни советской элиты, следует признать, что планка материального богатства в Стране Советов располагалась невысоко: обильная, но без особых изысков еда, скромный гардероб, квартира средних размеров, казенные дача и машина, домашние вечеринки-междусобойчики. Материальный достаток советской элиты в первой половине 1930‐х годов вряд ли превышал материальные возможности высших слоев среднего класса Запада.